Аляскинцы готовы по любому поводу заключать денежные пари: на сколько опоздает поезд из Сьюарта; когда грянет первый гром; в котором часу разрешится новым чадом миссис Баткович?.. Каждую весну компания предпринимателей устраивает «ледовое пари». Выигрывает его тот, кто наиболее точно угадает, в какой день, час и минуту двинется лед Тананы. В лед вколачивают металлическую палку, соединенную с электрическими часами, которые останавливаются при первой подвижке. Сеттльмайер был инициатором нового пари: когда «Н-209» опустится на фербэнксском аэродроме.　

Радиограмма, отправленная экипажем над Северным полюсом, не внушала беспокойства. Стало лишь ясно, что полет затягивается из-за сильного встречного ветра; путь до полюса занял около двадцати часов вместо пятнадцати-шестнадцати. Низкая температура не тревожила: изморозь — не обледенение; они летят на шестикилометровой высоте, над облаками.　

Подошло время новой передачи РЕЛЕЛ.　

— Зовет! — сказал Глазгоу.　

РЕЛЕЛ вызывала РЕТЕТ — московскую радиостанцию.　

Вокруг все стихло. Чуть слышно было попискивание в наушниках радиста и шуршание его карандаша на розовом бланке. «34… 34… pravyi kraini…»　

Тридцать четыре? Что значит 34? Я схватил код. 19… 22…. 26… «Маслосистема»… «Иду на посадку»… «Обледенение»… Не то, не то! Вот — 34: «отказал». Отказал?! Снова и снова, склоняясь над плечом радиста, перечитываем строчки радиограммы: «Отказал правый крайний. Идем на трех, идем тяжело… Высота полета четыре тысячи шестьсот. Сплошная облачность…» Телеграмма была подписана Леваневским.　

Мы тревожно переглянулись. Беляков изменился в лице.　

— Очень серьезное положение, — глухо проговорил он.　

— Можно лететь и на трех моторах. Горючего израсходовано много, самолет облегчен, — пытался возразить я.　

На побледневшем лице Белякова отражалась тревога. Глаза его не отрывались от розового бланка.　

— Когда вышел из строя мотор, самолет не смог держаться на прежней высоте, — сказал он. — Им пришлось снизиться до четырех тысяч шестисот метров, а там сплошная облачность. Они летят в тумане. Возможно обледенение… Если не выключен соответствующий мотор слева, очень трудно сохранять правильное направление. А если работают только два мотора, снижение продолжается… Положение очень, очень серьезное…　

Тревога Белякова передалась мне часом позже: в очередной срок связи с землей радиостанция самолета молчала. Не заговорила она и в следующий срок.　

Из Москвы, Вашингтона, Нью-Йорка неслись настойчивые радиограммы: «Принимаете ли вы РЕЛЕЛ? Внимательно следите за сигналами. Обеспечьте самое тщательное наблюдение за передачами «Н-209»… Мы поняли, что никто не слышит РЕЛЕЛ. Сотни радиолюбителей безуспешно рыскали в эфире. РЕЛЕЛ хранила мертвое молчание. Что же случилось? Какая участь постигла самолет? Где экипаж?..　

Последнюю радиограмму — об аварии мотора — Леваневский передал через час после пересечения полюса. А к очередному сроку связи, спустя еще час, РЕЛЕЛ не появилась. Что-то произошло за полюсом, на расстоянии трехсот-четырехсот километров в сторону американского материка. Тысяча с лишним километров отделяли в это время самолет от ближайшей полярной станции на острове Рудольфа и вдвое большее расстояние — от Аляски.　

Давно миновал полдень, когда «Н-209» должен был приземлиться на фербэнксском аэродроме, но у нас так и не было даже тончайшей путеводной нити, которая могла бы навести на предположение о судьбе экипажа. Запас горючего, если они продолжали полет, конечно, уже иссяк, и «Н-209» поневоле должен был где-то опуститься.　

— Непонятно, почему замолчала радиостанция? — говорил Беляков. — Самолет находился на высоте четырех с половиной километров. Допустим, им пришлось итти на посадку. Даже при самом крутом планировании прошло несколько минут, пока машина коснулась льда или открытой воды. Ведь за это время можно было передать сотни слов!　

— А если отказал передатчик?　

— Есть запасной и аварийный… Мне думается, либо экипаж продолжал полет, лишенный по какой-то причине связи, либо в центральной Арктике произошло большое несчастье…　

Правительственная комиссия по организации поисков передала в тот же день из Москвы распоряжение: немедленно обследовать северное побережье Аляски.　

Заказанный Беляковым «Локхид» вылетел на Север, придерживаясь курса, по которому проходил маршрут Леваневского; у штурвала сидел Джоэ Кроссон. Еще два самолета стартовали на северо-восток и северо-запад.　

«Локхид» шел галсами на высоте шестисот метров; мы пристально разглядывали в бинокль окружающую местность. Теплилась надежда, что где-нибудь в безлюдной долине Юкона или в отрогах Эндикотских гор мы увидим «Н-209».

Через час на горизонте блеснул многоводный Юкон, третья по протяженности река Северной Америки; его извилистая лента тянется на три тысячи семьсот километров от прибрежных скал Британской Колумбии до залива Нортон в Беринговом море. Самолет пронесся над крышами небольшого селения Бивер и опустился на песчаной отмели в середине русла. Затарахтел моторный катер. Мы перебрались на берег. В Бивере жили девяносто человек: белых было не более десятка, остальные — эскимосы и индейцы, занятые рыболовством и охотой. Бессчетное множество грязных и взлохмаченных псов провожали нас пронзительным лаем.　

По крутому склону мы поднялись на единственную улочку поселка. Навстречу шел высокий и стройный мужчина в темном костюме. Быстрая ходьба, очевидно, утомила его; он замедлил шаг и, сняв коричневую фетровую шляпу, отирал цветным платком медно-красное лицо… Индеец! Наконец-то доведется побеседовать с настоящим юконским индейцем!..　

— Хау ду ю ду! — приветствовал я прохожего.　

Подняв красивую гордую голову и глядя черными глазами прямо перед собой, индеец шел, не отвечая, как будто не слыша.　

— Добрый день! — сказал я, делая к нему движение, но он и бровью не повел.　

Лицо индейца выражало ледяное безразличие, но в его глазах мне почудилось презрение… Он бесстрастно прошел мимо, словно мы были не живые люди, а деревянные колья изгороди. Он видел в нас только белых, представителей расы, которая столетиями угнетала и истребляла его свободолюбивый и храбрый народ. С молоком матери он впитал ненависть к поработителям. Незачем ему вступать в разговор с белыми незнакомцами! Он убежден, что все белые — на один покрой, и их следует остерегаться…　

Под самолетом проходили мрачные хребты Эндикотских гор, высохшие русла горных рек, холмистые плато. Ни деревца, ни кустика, одни только зеленовато-бурые мхи. Хаотические нагромождения голых остроконечных скал изрезаны глубокими трещинами. Казалось, природа гигантским резцом прошлась по снежным цепям, придав им фантастические очертания.　

В долинах бродили стада канадского оленя — карибу. Заслышав гул моторов, животные в ужасе мчались тесной кучей. Дикие козы, как скульптурные изваяния, замерли на горных террасах. Дальше, к северу, исчезли всякие живые существа.　

Самолет пересек Эндикотские горы, трехсоткилометровым поясом протянувшиеся вдоль побережья Ледовитого океана, и оказался над желто-бурым плато. Широкой, местами стокилометровой полосой простирается оно от подножия гор к океану. На плато поблескивают кристально-чистые озера. Кроссон повернул на запад и пересек устье реки Саванукто.　

«Локхид» шел курсом к Берингову проливу. Впереди, на рубеже двух континентов, колыхались темносвинцовые воды…　

Второй раз корреспондентская жизнь привела