– Маркал был просто первым попавшимся обреги, подходящим для оплодотворения Саайи. Достаточно богатым, чтобы содержать ее в комфорте, достаточно добрым, чтобы защитить ее сына, когда он родится. Твой отец был лишь средством для достижения цели.

Серапио недовольно поджал губы. Пусть он и не любил отца, а по большей части и ненавидел его и его снисходительность, но слышать, как о нем говорят как о дураке, а о матери как о бессердечной искусительнице, было неприятно. Он задумался, сколько в рассказе Поваге было выдумки и сколько правды.

– Твоя мать была очень красивой. – Голос Поваге стал мечтательным от воспоминаний. – Могущественной. Она обжигала своей свирепостью, Серапио. Она сметала людей одним своим присутствием. Ей было невозможно отказать в том, что она хотела, а хотела она тебя.

– Не меня, – возразил Серапио, вспомнив недавние слова Поваге. Сосуд.

Его новый наставник на мгновение замолчал.

– Ты хочешь, чтобы я заверил тебя, что она любила тебя, – тихо и незлобиво сказал он, – но я не могу. Саайя, которую я знал, была практичной, настроенной на месть, и только на месть.

– Я знаю, она любила меня, – с вызовом бросил Серапио, вспомнив, как мать касалась его щеки, волос, какая любовь была в ее глазах, когда она выкрасила ему зубы в тот первый раз, когда наносила ему хааханы. – Какой бы изначально ни была цель моей матери, я знаю, что в конце концов она меня полюбила.

Взгляд Поваге стал настолько тяжелым, что его вес почти чувствовался. И больше всего это походило на жалость. Серапио это не нравилось.

– Ее смерть говорит об обратном. В конце концов, именно она была человеческой жертвой. Последним звеном в заклятьи. Хотя… – Голос Поваге звучал задумчиво. – Возможно, именно любовь к тебе сделала ее чары такими действенными, Одо Седох.

– Одо Седох. – Серапио повторил незнакомые слова, и ветер подхватил их, швырнул сквозь ветви деревьев, и вороны закричали, словно вторя ему в ответ, и все его тело словно распахнулось.

Стоило словам сорваться с его губ, конечности содрогнулись, а сила сотрясла его кости. Холод, замораживая кровь, вспыхнул в нем. Кожа пыталась растянуться, прорваться, высвободить тень, скорчившуюся внутри. Он открыл рот, чтобы закричать, но не смог произнести ни слова. По щекам бежали слезы изо льда. И он упал, вновь и вновь пытаясь подняться.

Слабо, через невнятный шум в ушах, он услышал горестный вскрик Поваге, увидел протянувшуюся к нему руку и оттолкнул ее.

– Не. Трогай, – выдавил он. – Холодно. И… – Он задохнулся, пытаясь понять, постичь, что происходит: – К-к-к-крылья?

Ощущение было именно такое, словно из тела грозили вырваться крылья, словно человеческая форма была готова разбиться, чтобы освободить место для чего-то совершенно другого.

– Выпей это. – Голос Поваге был далеким, но настойчивым. Паникующим. Он поднес к губам Серапио какой-то пузырек. – Выпей, Серапио. Сей-час же!

Он с трудом раздвинул плотно сжатые губы и позволил старому жрецу влить напиток ему в горло. Он узнал вкус, даже спустя столько времени. Тот же напиток, что дала ему мать в ночь затмения. Бледно-молочный яд. Он судорожно сглотнул, и Поваге влил еще.

Постепенно дрожь утихла, кожа и мускулы успокоились, кровь согрелась до нормального состояния. Серапио, тяжело дыша, лежал на боку в промерзающей траве, и потрясение прокатывалось по его телу, как грохот снежной лавины, сползающей с горы.

– Что они значат? – наконец сказал он, задыхаясь. – Эти слова. Что они значат?

Голос Поваге звучал благоговейно и настороженно.

– Это старое имя Бога-Ворона, на языке людей, позднее ставших Черными Воронами. Это твое настоящее имя, и, видимо, его нельзя произносить легкомысленно. По крайней мере, тебе.

Серапио кивнул, понимая, что это правда. Само знание его имени было силой, причем совсем не той, которую он мог контролировать. Знание его произношения было достаточно для того, чтобы высвободить то, что таилось внутри.

– Все именно так, как предсказывала Саайя, – мягко и недоверчиво усмехнулся Поваге. – Она сделала это. Не могу поверить, что она это сделала.

Что она сделала?

Поваге схватил Серапио за руку и сильно встряхнул. Зубы выстукивали барабанную дробь, а желудок скрутило от непривычной пищи.

Он лежал в хрупкой траве, выжатый и беспомощный, дрожащий от обрушившейся на него надвигающейся зимы, а старый священник все смеялся.

– Мальчик мой, – сказал он с благоговением в голосе, – ты больше, чем просто сосуд. Ты – оружие, которое поставит на колени Жреца Солнца и всех Наблюдателей.

Море Полумесяца

325 год Солнца

(за 9 дней до Конвергенции)

Ксиала не знала точно, сколько она спала, но, когда проснулась, уже наступила ночь. Девушка снова находилась в комнате Серапио, снова лежала на подстилке на полу и думала, что, возможно, все это ей приснилось. Нож Бейта, скользнувший по ее горлу, отчего она захлебнулась собственной кровью, ужасная смерть Келло, разорванного на части воронами, Серапио, стоящий на неестественном ветру, подобно темному богу, сотканному из перьев, крови и мести.

Рана на горле пульсировала. Она прижала руку к горящему от боли месту и обнаружила свежую повязку. Пусть Ксиала и не истекала кровью, но рана все еще казалась свежей и достаточно реальной для того, чтобы доказать, что уничтожение ее команды и все остальное произошедшее не было сном.

Она осторожно повернула голову, надеясь, что привычно увидит Серапио, сидящего на скамейке, но рядом никого не было.

Она закрыла глаза, позволила мыслям плыть свободно. К золотистым песчаным пляжам и безудержному детскому смеху. К женщинам, чистящим сети и чинящим дома с соломенными крышами. К запаху соли и солнца. К месту, где не было ни одного мужчины на сотню миль вокруг.

К дому.

Тоска по дому, такая глубокая, что это напугало ее, впилась в сердце. Ей хотелось домой.

Но это был не вариант.

Разум заполнило новое видение. Мать с лицом потемневшим, как грозовая туча. Ксиала, стоящая на коленях в луже чужой крови. Старейшина деревни, шевелящая губами в молитве, превращающейся в проклятие, когда Ксиала бежала, спотыкаясь и падая, к темному океану, и слезы смешивались с морской солью, когда она плыла, спасая собственную жизнь.

Она подтянула колени, обхватила ноги руками и позволила слезам беззвучно течь по щекам. Через некоторое время она снова заснула, но вместо спасительного сна ее ждали лишь кошмары. Чужая кровь и проклятия, гонящие прочь, и на этот раз птицы с черными крыльями.

* * *