class="p1">– Это всего лишь мера предосторожности, – ответил владелец бюро.

– Знаете что? Вы и раньше хоронили больных СПИДом. Допустим, произошла авария, и вы убираете осколки с лица покойного. А ведь он мог быть болен. ВИЧ не станет махать вам ручкой и кричать «Здравствуйте!»

– Ну…

– Если вы и дальше собираетесь заниматься этим бизнесом, вам стоит изменить образ мыслей и тщательнее выбирать выражения.

Я пошла было к двери, но тут же вернулась обратно. Я еще не закончила:

– Если вы не сделаете выводов, я превращусь в ваш репутационный кошмар. Знаете, в какую сумму вам обойдется реклама на первой странице «Сентинал Рекорд»? Что ж, я могу разместить статью о вашем бюро совершенно бесплатно. Но вам она не понравится!

Подъехав к дому Люка, я впервые за все время пристально посмотрела на растущую во дворе акацию. Она стояла особняком среди дубов. Дело было в октябре, и на ее ветках висело множество стручков. Шестидюймовых стручков с семенами, напоминавшими высушенные коричневые бобы. Теперь дерево представляло собой печальное зрелище, но в июне оно, должно быть, было просто роскошным. На нем распускались нежно-розовые бутоны, предвестники лета.

В ту ночь я уже лежала в кровати, когда в одиннадцать часов зазвонил телефон. После десяти вечера люди редко звонят, чтобы сообщить хорошие новости. Готовая к любому повороту событий, я смиренно потянулась за трубкой.

– Рут, это Билл.

«Билл…?» – подумала я. Это явно был не Билли.

– Что вы хотели?

– Ничего, просто… Рут, это Билл.

Я никак не могла понять, что это за человек, и чувствовала себя просто ужасно. Может, мне звонят из больницы?

– Прошу прощения, кто это?

– Билл.

– О, – протянула я. – О, это вы, губернатор Клинтон. Здравствуйте.

– Что-то не так? – спросил он.

– Простите, я пролистывала свой воображаемый список, пытаясь понять, кто может звонить мне в такое время, но вас в нем не оказалось. И, учитывая, по какому поводу мне обычно звонят, для вас это большая удача.

Билл усмехнулся:

– Рути, я хочу, чтобы ты знала, что завтра я объявлю о своем участии в президентских выборах.

– О, это просто чудесно, – сказала я. – Вы нам нужны!

Удивительно, что Билл решил позвонить именно мне.

– Мне захотелось рассказать об этом паре человек, и тебе в том числе. Завтра я выступаю в здании старого Капитолия. Ты придешь?

– Конечно, – ответила я и, немного помолчав, спросила: – А помните собрания на крыльце у вашего дяди Раймонда?

– Да, – ответил Билл. – Я часто вспоминаю то время.

Он начал перечислять участников солдатского реформистского движения, которые, свергнув бандитскую власть, собирались у дома на озере Гамильтон, чтобы обсудить стратегию управления Хот-Спрингсом. Билл припомнил все в подробностях, которые врезались в память мне, едва начавшему ходить ребенку, и ему, подростку.

– Я была совсем маленькой, – сказала я, – но тоже все это помню.

Они – все те мужчины – уходили один за другим, и вскоре из той компании могли остаться только мы с Биллом. Раймонду было слегка за восемьдесят, и он по-прежнему жил в Хот-Спрингсе, но я знала, что ему осталось недолго.

– Что ж, спасибо, губернатор. То есть Билл.

– Спасибо тебе за все, что ты делаешь, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты знала: я тобой горжусь. Я знаю, как усердно ты трудишься, и я многому у тебя научился.

Я чувствовала себя такой одинокой, и вот мне позвонил Билл!

– Что ж, мне нужно сделать еще несколько звонков. Доброй ночи, Рути.

– Доброй ночи, Билл.

На следующий день я смотрела, как губернатор Клинтон, стоя на ступенях музея старого Капитолия в Литл-Роке, заявляет о своем решении участвовать в президентских выборах. Я стояла чуть поодаль и думала, что, возможно, если президентом страны станет человек, которому не плевать на СПИД, то ситуация изменится. Решение Билла подарило мне надежду.

В середине октября Тодд приехал в Хот-Спрингс на неделю. Он остановился в доме у родителей Люка и спал в кресле у постели возлюбленного. Я старалась не мешать им побыть наедине. Тодд приводил Люка в порядок и позднее рассказывал мне, что, когда чистил Люку пальцы на ногах, у того сработал непроизвольный рефлекс и парализованное тело отдернуло ногу.

– Мне тогда показалось, что он возвращается к жизни, – тихо проговорил Тодд.

Я приводила с собой Эллисон и говорила ей, что так выглядит настоящая любовь. Люк так исхудал, что превратился в скелет длиной в шесть футов пять дюймов, плотно обтянутый кожей. Эллисон во все глаза смотрела на Люка, и я в миллионный раз начала переживать о том, как на нее может повлиять такой опыт. По пути домой Эллисон сказала, что видела, как у Люка шевелятся внутренности. Я тоже это заметила: внутренние органы Люка изо всех старались поддерживать в нем жизнь.

Тодд уехал, и мать Люка обещала позвонить ему, когда придет время. Я знала, что она не обманет.

В конце октября началось похолодание. Как-то раз я пришла в дом к родителям Люка и увидела, что отец мерит гостиную шагами. У меня возникло странное чувство: я вдруг поняла, что перестала дышать. Еще в гостиной сидели брат Люка и несколько его племянников от трех до двенадцати лет.

– Понимаете ли, у нас возникла серьезная проблема, – сказал отец Люка. В руках у него была рулетка, и он без конца вытаскивал и отпускал ее хвостик. Рулетка быстро сворачивалась, снова и снова издавая характерный щелчок.

– Что случилось? – спросила я.

– Люка надо окрестить, – ответил мужчина. – Его сестра…

О боже… Я испугалась, что что-то стряслось с Люком. А дело было не в нем. А в его сестре!

Отец Люка сказал, что они хотели погрузить его в бассейн.

– Он сказал, что такой вариант тоже мог бы подойти.

Отец Люка ткнул пальцем в угол комнаты, и я только тогда заметила стоявшего там священника. Он, повернувшись к нам спиной, был занят чтением Библии.

– Здравствуйте, – громко сказала я.

Священник вздрогнул, словно готов был уйти сквозь стену. Ему было не по себе находиться рядом с геем. Я знала, что он и понятия не имеет о том, что Люк болен СПИДом. Он гей, и этого достаточно. Но с родителями Люка он вынужден быть обходителен, ведь они готовы платить. Иначе церковь может совсем лишиться дохода.

– Что значит мог бы подойти? – спросила я.

Щелк.

– Подогрев сломался, – ответил отец Люка.

Щелк.

– Послушайте, – сказала я, положив руку ему на плечо, чтобы прекратить наконец это бесконечное щелканье. – Бог, в которого верю я, очень великодушен и заботлив, и Ему хочется, чтобы люди служили Ему самыми разными способами и совершали самые разные добрые дела. Почему бы вам не омыть Люка водой из душа? Подержать его немного под струей. Все его грехи смоются и утекут в сточную трубу.

– Об этом мы тоже думали, – ответил отец. – Сестра Люка против.

Я вздохнула.

В комнате что-то происходило, но я не могла понять, что именно. Отец Люка стал двигаться быстрее, словно перемещаясь по рингу. Он швырнул рулетку на пол и посмотрел в окно, за которым виднелась река.

– Нам нужно что-то придумать.

Я поняла, что́ сейчас произойдет, и тихо сказала:

– Нет.

– Парни, – крикнул отец Люка, – а ну-ка постройте запруду на реке.

Дело было в конце октября. Воды была ледяная.

– Вы не обязаны этого делать, – сказала я. Но у родственников Люка были свои представления о вере.

Они все тут же выскочили на улицу и стали скатывать камни в реку. Отец с братом несли Люка на руках, а за ними плелись мать со священником. Я умоляюще взглянула на мать Люка. Она закрыла глаза и продолжила свой путь к реке. Парни по грудь забрались в ледяную воду, чтобы достроить запруду.

– Я не могу на это смотреть, – сказала я. Над нашими головами каркали арканзасские вороны. – Не могу.

Но я все равно смотрела. Чувствовала, что так надо.

– Люк, поскольку ты раскаялся в своих грехах, – произнес священник, – и поскольку ты желаешь креститься во имя Иисуса, я крещу тебя во имя