что эта ручка ему слишком дорога. Вы бы видели, с какой ненавистью он на меня посмотрел!

Священник ушел, а я вспомнила, как в Евангелии от Марка Иисус встречает прокаженного. Иисус спасает больного, но хочет оставить это деяние в тайне. На прощание Иисус говорит излечившемуся: «Смотри, никому ничего не говори». Но тот парень начинает всем рассказывать о случившемся. И вскоре Иисуса перестают пускать в города, но Он «находился вне, в местах пустынных. И приходили к Нему отовсюду».

Мы с Энджелом, оставшись одни в нашем пустынном месте, улыбнулись друг другу.

Глава двадцать седьмая

Я сидела в квартире у Тима и Джима. Эллисон расположилась на полу возле Тима. Он рассеянно перебирал ее длинные рыжие волосы. Был конец марта, и Тим с Джимом снова переболели легочной инфекцией.

Когда Джим в последний раз лежал в больнице, он сказал, что ноги его здесь больше не будет. Он попросил меня помочь ему подписать добровольный отказ от реанимации.

– Мне эти крайние меры ни к чему, – сказал он, вероятно повторяя услышанную по телевизору фразу.

– Понимаю, – ответила я.

Ни один из них не хотел остаться в одиночестве и оплакивать усопшего возлюбленного. Они мечтали умереть в один день, чтобы оставаться рядом и после смерти.

– Нас кремируют, – сказал Джим, – и ты можешь ссыпать наш прах в одну урну.

В разговор вклинился Тим:

– А еще ты можешь где-нибудь развеять наш прах. Например, в парке.

– Там, где вы цепляете парней, – сказала я.

– Именно, – согласился Тим.

– Это было бы чудесно, – сказал Джим.

Я должна была кое о чем рассказать парням, и сделать это следовало непременно в присутствии Эллисон.

– Когда папа Эллисон умер, нам дали пособие. Оно нас буквально спасло.

Я заглянула в нежные глаза Тима.

Попыталась представить, как выглядит его дочь.

Я понимала, что он, приглаживая волосы Эллисон, делает то же самое. Она была почти одного возраста с Эллисон: скоро ей должно было исполниться девять. Думаю, такая же светловолосая, как отец.

Тим отрицательно помотал головой.

– Позволишь ли ты мне поговорить с ее матерью? – спросила я. – Чтобы твоя дочь обо всем узнала, когда придет время.

– Пусть лучше она живет в бедности, чем узнает, от чего умер ее отец, – произнес Тим.

– Не думаю, что это здравая мысль, – возразила я.

– Нет, – жестким тоном отрезал Тим. – Разговор окончен.

Я кивнула. Но, надо признаться, снова завела эту беседу через пару недель. Парни слабели на глазах, теряя вес и волосы и неизбежно приближаясь к смерти. Тим отказался давать мне контактные данные матери ребенка.

В конце первой недели апреля Тим попал в больницу, понимая, что обратно уже не выйдет. Это осознание читалось в его темных глазах – они всегда выделялись на фоне светлых волос, но теперь казались еще ярче. Лежа в кровати, Тим без конца выворачивал локти и запястья вовнутрь: теперь его тело напоминало набор шарниров, которые вращались, пока он пытался устроиться поудобнее. Я начала видеть смерть.

Джим сидел дома и все собирался прийти проведать Тима, но был для этого слишком слаб. Но не настолько слаб, чтобы лечь в больницу.

Я разрывалась, пытаясь решить, у кого из парней мне стоит побыть, но 10 апреля стало понятно, что Тиму остались считаные часы. Через три дня ему должно было исполниться тридцать два года, и я знала, что до этого события он не доживет. У него ослабла челюсть, и он стал медленнее дышать. Палата Тима располагалась на первом этаже. Мне надо лишь позвонить Джиму. Он плакал, в том числе и от бессилия, что не может прийти в больницу, чтобы проститься с Тимом.

– Я буду с ним рядом, – заверила я Джима. – Обещаю.

Пока за окном темнело, мы с Эллисон сидели рядом с Тимом, разговаривая с ним и поглаживая его по голове или по руке.

А в это время на одиннадцатом этаже Маунтинс-Вью-Хайтс-билдинг Джим Келли, возлюбленный Тима Джентри, принял решение: проглотил все обезболивающие таблетки, какие нашел, и запил их виски. Я так и вижу, как он стоит у окна, в последний раз глядя на обожаемый им вид. Почти полная луна отбрасывает свет на горы.

Когда тело Джима ощутило удар огромной дозы таблеток, он рухнул на стеклянный журнальный столик, который мы когда-то давно подобрали на помойке. Стекло треснуло. Осколки впились в тело Джима.

Звук бьющегося стекла напугал соседку, пожилую женщину, которая души не чаяла в обоих парнях. Женщина вышла в коридор и позвала себе на помощь соседа-старичка из квартиры напротив. Выйдя на общий балкон, они смогли заглянуть в квартиру. Женщина закричала, а мужчина набрал 911.

За Джимом приехала скорая. Его реанимировали и спасли. И все его отказы от реанимации не имели абсолютно никакого значения.

В палату к Тиму вошла медсестра.

– Меня послали за вами, – сказала она. – Мм, говорят, сюда привезли второго парня. Он в реанимации. В тяжелом состоянии.

– Джим? – спросила я. – Как он здесь оказался?

Я даже не подумала о скорой. Я сама служила для стольких людей водителем машины скорой помощи, что и представить не могла, как Джим может добраться до больницы без моего участия. Мы с Эллисон поехали на лифте на второй этаж. Через стекло в двери крошечной палаты интенсивной терапии мы смотрели на тощего, запятнанного кровью Джима. Он лежал без сознания всего лишь в футе от нас, а изо рта у него все еще торчала трубка после промывания желудка.

И вдруг Джим очнулся.

Злой, словно демон, оттого, что остался жив. Он попытался сесть, затем потянул торчащую из горла трубку, вытянул ее, порвав одну из голосовых связок. Захлебываясь кровью, попытался закричать, но у него получилось издать лишь скорбный булькающий, гортанный звук.

Взяв Эллисон за плечи, я прижала ее к груди, чтобы скрыть от нее это зрелище. Она вырвалась.

– Я к Тиму, – сказала она, направляясь к лифту.

Я посмотрела на бьющегося в истерике Джима, и мы встретились с ним глазами. Такого страдания я еще не видела никогда. Возможно, Джиму вкололи успокоительное, или же он сам выпустил из своего тела всю ярость. Он откинулся на кровать. Я еще немного постояла у его палаты и начала волноваться, что Тим может умереть наедине с Эллисон, – это было бы уже слишком. Я вернулась на первый этаж, и мы вместе держали Тима за руки.

Тим умер тем же вечером, 10 апреля.

Я поднялась проведать Джима. Душевные муки кончились, но начались муки телесные. Он был по-прежнему зол, и я понимала, что ему не будет покоя, пока он жив. Парни хотели умереть вместе, но совсем не так. Сердиться на пожилых соседей, спасших Джима, было бы неправильно. Они очень любили этих парней, и им было невдомек, что Джим готов был уйти.

Он умер 12 апреля, через два дня после Тима. Эллисон была убита горем, но старалась не подавать виду. Несмотря на свой возраст, держалась она стойко. Страданиям Тима и Джима пришел конец, и даже если это значило, что страдания Эллисон только начинались, она точно знала, что парни обрели вечный покой.

Желание заботиться о живых преобладало во мне над чувством долга перед мертвыми. Найти новый дом для Пушинки и ее детенышей не составило большого труда, но вот с кокер-спаниелем Нелли дело обстояло куда сложнее. Она была уже далеко не щенком. Это случилось в банке: что-то подсказало мне, что нужно поговорить с женщиной-кассиром. Я подумала, что могу добиться своего с помощью намеков.

– Знаете, мне надо куда-то пристроить собаку, – сказала я. – У меня аж сердце разрывается!

– А что за порода? – медленно проговорила женщина.

– Кокер-спаниель. Девочка. Красивее собаки я не встречала.

Женщина задала мне несколько вопросов о здоровье и характере собаки, но я понимала, что она просто тянет время. Наконец прозвучал и главный вопрос:

– Можно ли заразиться СПИДом от собаки?

– Нельзя, – ответила я. – Это