– Я и так не бедствую, – сквозь зубы ответил Всеволожский и добавил: – Буду признателен, если вы немедленно покинете мой дом.

Ржевский понял, что полицейская операция под угрозой срыва. Всеволожский прервал её почти перед самой развязкой. Эх, как же так! Но сдаваться без боя не следовало.

– Князь, ну зачем же так! – Ржевский виновато улыбнулся. – Если вы сердитесь из-за того, что было на обеде, то я и сам раскаиваюсь. Простите меня. Давайте выпьем на брудершафт и помиримся.

– После такого… – начал было Всеволожский, но его перебил генерал Ветвисторогов, выступая вперёд:

– В самом деле. Простите молодому человеку его дерзости. Он же раскаивается и извиняется.

– Он меня ослом обозвал! – крикнул Всеволожский.

– А теперь извиняется, – вдруг подал голос Тутышкин, покачивая в руке пустой бокал из-под шампанского. – Меня он свиньёй обозвал, а нынче вечером извинился и попросил выпить на брудершафт. Зря вы, господин губернатор, не цените извинения со стороны Ржевского.

– Зря? – Губернатор посмотрел на него удивлённо.

– Вся Россия знает, что господин Ржевский, – Тутышкин кивнул в сторону поручика, – хамит гораздо чаще, чем извиняется, поэтому его извинения и впрямь ценны.

– И всё же… – хотел возразить Всеволожский, но его опять перебили. На этот раз это была Софья Тутышкина:

– Я вас не понимаю, господин губернатор, – сказала она. – Ведь вы нынче снова предлагали поручику жениться на вашей племяннице. И его прежние проступки были в ваших глазах незначительными. А теперь, когда поручик во второй раз отказался жениться, вы ставите ему в вину то, за что уже простили? Осмелюсь вам сказать, господин губернатор, что вы поступаете не слишком благородно! – Софья очаровательно улыбнулась. – И если вы хотите, чтобы мнение тверского общества… по крайней мере, мнение тверских дам… – Она не закончила, потому что Всеволожский посмотрел на неё так же удивлённо, как недавно смотрел на её мужа.

– Мы с господином Ржевским сегодня ни о чём не говорили, – твёрдо сказал губернатор.

Теперь настала очередь Софьи удивиться:

– Нет?

– Нет.

– Но как же… – Пробормотала она. – Ведь ваша племянница увела у меня господина Ржевского, сославшись на то, что вы хотели с ним говорить. Но если это неправда, то… – Дальнейшее было произнесено уже громче и отчётливее: – Что тогда ваша племянница и господин Ржевский делали вместе так долго?

– Господа! – закричал Ржевский. – Это было не то, что вы подумали! И вообще я… – Он хотел сказать, что даже не видел сегодня племянницу губернатора, но осёкся, потому что Сесиль вдруг воскликнула, обращаясь к китайскому императору, то есть к губернатору:

– Дядя, мы с Александром Аполлоновичем помирились! Прости и ты его.

Поручик Ржевский стоял как громом поражённый. Сходу никак не удавалось уложить в голове, что Сесиль – это и есть Тасенька. Значит, и письмо с предупреждением сочинила Тасенька. И умницей Тайницкий назвал Тасеньку. И нынче на маскараде Ржевский танцевал вальс с Тасенькой, и поэтому она казалась ему знакомой. Но во время танца поручик её не узнал. И даже проболтался ей о тайной полицейской операции. И просил помощи в поисках Бенского. И Тасенька действительно помогла.

Ржевский ещё раз посмотрел на Тасеньку-Сесиль. В мозгу у него мелькнула странная, доселе незнакомая мысль, что женщиной (а в данном случае – девицей) можно интересоваться не только ради амурных дел. С ней можно завести что-то вроде дружбы и даже испытывать к ней что-то вроде уважения, забыв о том, что у этой женщины (а в данном случае – девицы) сисек нет и вообще у неё… не на что смотреть. Просто не на что. При всём уважении!

– Ну хорошо, – меж тем смягчился губернатор. – Если моя любимая племянница просит, то согласен на примирение.

– Шампанского! – крикнул генерал Ветвисторогов.

Поручик Ржевский с губернатором выпили на брудершафт, а когда поручик почувствовал, как шампанское медленно течёт внутри, то наконец вышел из состояния оцепенения.

Сразу вспомнилось, что полицейская операция ещё не окончена. Оставалось совсем немного, но делу могла помешать ссора с Софьей. Жена Тутышкина стояла мрачнее тучи, а причиной было, конечно же, то, что Ржевский непозволительно много времени провёл с Тасенькой.

Поручик шагнул к Софье, приблизившись почти вплотную, и, чтобы как-то оправдать этот шаг для посторонних, решил взять одну из тарталеток с тарелки Бенского, как раз оказавшегося рядом с четой Тутышкиных.

– Софи, хочешь – верь, хочешь – нет, – тихим шёпотом произнёс Ржевский, нарочито уставившись в тарелку Бенского, – но мы с Таисией Ивановной только разговаривали. Поэтому я и жаловался тебе на докучливые разговоры. Ты мне веришь?

– Верю. – На лице Софьи появилась улыбка облегчения.

– Вот и славно, – сказал Ржевский, схватив тарталетку с середины тарелки и кинув в рот.

Поручик уже отвернулся и сделал шаг обратно к губернатору, когда услышал за спиной женский вскрик, полный ужаса. Даже не сразу удалось сообразить, что это кричала Софья.

Дожёвывая закуску, Ржевский обернулся. Глядя в расширенные глаза Софьи, смотревшие как будто с отчаянием, он начал подозревать, что сделал что-то не так.

Бенский меж тем выронил тарелку. Она упала и разбилась. Оставшиеся на ней тарталетки разлетелись под ноги гостям маскарада, и только тут Ржевский вспомнил, что Бенский недавно отлучался за закуской, которая предназначалась… Тутышкину.

– Убийца! – в гневе закричала Софья, повернувшись к Бенскому.

– Да я же… Я не хотел… – пробормотал тот, но Софья продолжала кричать:

– Почему ты его не остановил?! Ты решил отравить его тоже! – Она полубезумным, почти невидящим взглядом посмотрела вокруг, на встревоженную толпу. – Господа! Послушайте! Это… – Софья указала на Бенского. – Это – убийца! Он отравил моего мужа – господина Тутышкина. И он же отравил господина Ржевского. Я знаю это точно, потому что я… – Софья на мгновение замолчала и, сделав глубокий вдох, продолжила: – Я – сообщница убийцы.

Вокруг поднялся ропот, несколько дам ахнуло. Бенский стоял под десятками пристальных взглядов, боясь шелохнуться. Наверное, лицо у него было такое же белое, как и маска, в которой он пока оставался.

– Но кто же убийца? – спросил кто-то из толпы. – Как его зовут?

– Это господин Бенский, – отвечала Софья, только сейчас поняв, что в пылу своей исповеди позабыла,