– И последнее. Может, это и несерьёзно, но оно сильней меня. После чемпионата мира по хоккею… у меня к чехам…

– Точно! – подхватил Вадик. – Финны, шведы – это ладно. Но чехи! Я, как ихнего Голонку увижу – сатанею.

Дядя невесты глубоко вздохнул и ещё раз мотнул головой. Было непонятно: он собрал достаточно мнений, чтобы начать делать собственные выводы, или просто потерял нить разговора.

– А не пора ли нам? Завтра на работу, – посмотрел Митя на Андрея с Пашей.

Гостей, кажется, стало меньше. Женщины освобождали стол от грязной посуды.

– Кому ещё чайку?

– Погодите, пусть разойдутся. А мы ещё по рюмашечке… на посошок, – потянулся Вадик за бутылкой.

К Мите пришёл опыт. Ничего незнакомого в полевых работах для него не осталось. Правда, пару раз он плутанул и крепко. Но заблудиться в степи легче, чем в лесу, это знает всякий опытный человек. И виноват в тех случаях был не совсем он. Без хвастовства он сегодня не заробел бы самостоятельно отснять лист и составить отчёт. Он уже умел представлять, что творилось в этих местах сотни миллионов лет назад – помогало богатое воображение. Так что справился бы. Сделал бы не блестяще, это он понимал. Не было бы той изюминки, что всегда отличала университетскую школу, того чуть-чуть лучше, чем просто хорошо. До такого уровня он ещё не дорос. Всё так, но вместе с тем нет-нет, да и начинало казаться, что никакой он не самостоятельный, что кто-то всё время его опекает, ведёт его за руку, следит за ним. Может, он ещё не привык верить в свои силы, но ощущение чужого вмешательства ему не нравилось.

Митя по-прежнему любил, улучив несколько минут, посидеть одному у себя в палатке. Снаружи слышались голоса, бряканье кастрюль на кухне, тявканье Тимурчика – шавки, принадлежащей поварихе, а внутри Митя наслаждался одиночеством. Изо всех удовольствий – это было для него самое-самое.

Но с некоторых пор любимый отдых отошёл на второй план. Снаружи, за брезентовой стенкой стало интересней. Когда он слышал голос Лены Кочневой, в палатке не сиделось.

Лена была невысокой, черноволосой и радостной – вот и всё, что Митя мог бы сказать о ней. Других её черт он не осознавал. И очень ему нравилось, что Лене всё было интересно. В степи – ну что там в этом однообразии смотреть? Или в маршруте – одни и те же известняки, алевролиты, аргиллиты. А она и в степи что-то интересное видит, и об известняках с восторгом говорит. Если Митю ставили в маршрутную пару вместе с Леной, день у него получался особенно удачным. Бредя за ней, он чувствовал себя защитой этой девочки.

Когда едешь с севера на Джезказган, дорога долго тянется по скучной серо-жёлтой местности. Сидишь в кузове и рассматриваешь сопки, которые становятся всё более и более пологими. Потом исчезают и они. Затем неожиданно вдалеке появляется силуэт одинокого верблюда. Минут десять езды – ещё один верблюд. Потом ещё. После того, как встретится штук пять-шесть верблюдов, вдоль дороги обнаруживаются столбы с натянутыми проводами. Когда и с какой стороны они подкрались, заметить никогда не удаётся. А ещё чуть дальше внимание привлекают шары перекати-поле. Они катятся по земле, подпрыгивают и летят по воздуху на высоте бампера машины. Чем дальше, тем их становится всё больше и больше, наконец они образуют что-то наподобие вала, и начинается город.

В городе геологи сначала совершали налёт на книжный магазин, после надо было заправить бензином железную двухсотлитровую бочку – машина тоже есть-пить хочет. Потом – на рынок за овощами и фруктами. Из-за этого, в первую голову, сюда и ехали. Перед обратной дорогой можно искупаться.

Ненужные подземные горные выработки, оставшиеся после извлечения медной руды, когда-то обрушили, а получившийся провал заполнили водой. Кусты и деревья, чудом прижившиеся среди пыльного щебня, «Чёртово колесо» и фонарные столбы образовали вокруг искусственной акватории зону отдыха. Геологическая машина с голубым глобусом на дверце подкатила к водоёму с неблагоустроенной стороны, чтобы подальше от отдыхающих. Между кустами и рукотворным холмом серой щебёнки обнаружился пологий вход в воду. Прожаренные и пропылённые геологи, техники и студенты кинулись к воде. Митя задержался, чтобы поудобней расставить ящики с помидорами и виноградом, коробки с капустой, а заодно, чтобы посторожить машину – с того места, где купались, её не видно. Когда он обогнул щебёночный Монблан, купание заканчивалось. Последними, все в мокрых блёстках, из воды выходили водитель и Максим.

– Мить, ты не долго. Время, – сказал Максим, закуривая.

– Я пулей.

Неласковое дно, усыпанное острыми камушками, быстро и уверенно уходило на глубину. Митя оттолкнулся и поплыл. Пловец он был не выдающийся, но на воде держался сносно. Выкидывая вперёд руки, он двинулся сажёнками против набегавших волн. Прохлада нежила измученную солнцем кожу. Собственное тело сейчас представлялось ему сплетением тугих, звенящих мышц, надёжных и безотказных. Прикинув, что он одолел достаточное расстояние, Митя резко повернул назад. Он успел заметить спины Максима и шофёра, скрывающиеся за «Монбланом», и тут его накрыло волной. Накрыло на вздохе. Шершавый, пахнущий гниловатой затхлостью, комок забрался куда-то глубже горла. Пока Митя давился и кашлял, набежал второй бурун. Надёжные и безотказные мышцы конвульсивно сокращались, руки и ноги не слушались. И ничего не видно – вода и слёзы затуманили весь обзор. Митя запаниковал. Ему удалось перевернуться на спину. Третью волну он угадал, и, когда она его нагнала, он из последних сил подавил кашель и задержал дыхание. Паника прошла, но страх не отпускал, он мешал соображать. Лёжа на спине и приспосабливаясь к беспощадной ритмичности мутных валов, Митя начал подгребать к берегу. Руки и ноги ломило от усталости как будто он в одиночку разгрузил вагон кирпичей. В груди каждое движение грозило вызвать новые спазмы кашля. Берег проступал недостижимой тёмной полоской. Кричать бессмысленно – не услышат, да и крика никакого не получится, один хрип. Последние силы потеряешь на этот хрип. Значит – только сам. «Только сам» придало ему уверенности. С усилием Митя перевернулся и грудью вперёд уже не вальяжно, а предельно собранно заработал руками. Оглядываясь назад и не позволяя стихии застать себя врасплох, он медленно двигался к берегу. Спасательным кругом ему служила мысль: «Только сам, никто не поможет». Чертовски хотелось оступиться – может быть, уже мелко. И чем ближе к берегу, тем это желание становилось сильней. И вместе с тем, всё тело сопротивлялось: плыви, под тобой мёртвая, равнодушная глубина, плыви, оступишься, не достанешь дна – вынырнуть сил не хватит. И он закостеневший, со сжатыми зубами плыл, плыл, пока камни не оцарапали ему локти и живот.

Обессилевший Митя сидел на берегу, отплёвывался и дрожал всем телом. Он никак не мог оторваться от спасших его слов: «Сам, только сам, никто не поможет». Сознание судорожно вцепилось в них и не отпускало. Саднило в дыхалке и, несмотря на жару, знобило. Он медленно приходил в себя.

Трясясь в кузове на жёсткой лавке, он всю обратную дорогу соображал: за что? Некто могущественный погрозил ему пальцем. Митя не считал себя мистиком и про всякие там Высшие Силы он предпочитал вспоминать про себя, а если вслух, то с юмором. И о судьбе человеческой, представленной в виде доски с гвоздиками, строго говоря, тоже только для красного словца. Хотя во всём этом присутствовали отголоски того, что хранилось в самых сокровенных уголках его сознания. А хранилось там то, что он обмозговывал наедине с самим собой. Лишь втайне от других можно рассуждать об этом по-настоящему. Потому что касаешься того, что чувствуешь, но не способен объяснить словами. Где найти собеседника, чтобы он чувствовал точно так же, как ты? А вслух Митя проповедовал, что суеверия, боги нужны лишь слабым. Сам-то он сильный и самостоятельный. Всю жизнь, с детства сам себе служил опорой.