соединение с подкреплением, которое, как сообщил Барташову начальник штаба, уже направил генерал. Отходить, постепенно уплотняя оборону, сжиматься, как пружина, чтобы в нужный момент развернуться и ударить гитлеровцев.

Но за спиною в полукилометре был медсанбат с тяжело раненными.

Атакующие неотвратимо приближались к полуразрушенному мосту, расходились веером, чтобы враз перебраться через ручей и кинуться на русских.

Из-за леса били танки. Снаряды густо рвались в березняке. Глухо стучали крупнокалиберные пулеметы. Колонна атакующих выливалась из-за поворота, надвигалась без выстрела, без крика.

Когда до моста остался десяток метров, подполковник приказал открыть огонь. Тотчас же грохотнули станковые пулеметы, заторопились «дегтяри», вразнобой, как горохом по стеклу, затрещали винтовки. Но это не остановило немцев. Не сбавляя темпа атаки, они перемахнули ручей.

Не просто убить, уничтожить, смести с земли несколько сот человек, даже если они бегут прямо на пулеметы.

В глухой ярости атаки Петр Михайлович вдруг почувствовал обреченность атакующих немцев. Безысходную решимость во что бы то ни стало пробиться на запад. Пробиться к своим любой ценой. Через трупы и через смерть соседа, командира. Любого, черт возьми, раз дело дошло до петли, раз эти проклятые русские уже сломали хребет и единственное, что осталось, — унести целыми ноги. До опушки оставалось двести метров, сто пятьдесят, сто…

Длиннющими, на всю ленту, очередями захлебывались пулеметы. Строчили автоматы, торопливо били винтовки. Атакующие падали, но сзади набегали другие, и казалось, нет такой силы, которая может остановить эту атаку.

Это было отчаяние, безумство. Открыто бежать на пулеметы в лоб. Бежать, теряя каждого четвертого, третьего, второго. Знать, что каждое мгновение свинец может свалить тебя на щербатый асфальт… И все-таки бежать!

Такого у немцев Петр Михайлович не видывал. Еще несколько минут — и гитлеровцы навалятся неудержимой массой на жиденькую, скороспелую линию обороны, разорвут цепь батальонов, сомнут ее, растопчут подкованными сапогами.

Вдруг стало знобко. Будто пригоршня ключевой воды плеснулась за воротник и потекла между лопатками по разгоряченной спине. Подполковник подтянул к себе автомат и положил его на край воронки у березы, где он устроил командный пункт. Ординарец подал пару гранат и пристроился рядом.

Командир стрелкового полка Барташов подумал, что на войне может случиться всякое, случаются минуты, когда многое надо делать самому. Иной раз не только подполковнику, но и генералу доводится, как солдату, стрелять из автомата и кидать гранаты…

И в это время колыхнулся воздух. Вязкие раскаты выстрелов ударили в уши и оглушили. Хвостатые взрывы тяжко рванули в колонне атакующих немцев. Разметали, раскидали, сбили с ног, вырвали на асфальте огромные воронки, одну, другую, третью… Огненные смерчи надвое разорвали колонну, перебили ей позвоночник. Усеяли шоссе трупами убитых, раскидали контуженых, корчащихся от ран, оглушенных, сбитых с ног.

Хмурый командир гаубицы, установленной за березняком, раньше подполковника Барташова понял, что такую атаку не подавить стрелковым оружием, не сдержать пулеметами. С немыслимой точностью он ударил по немцам беглым огнем, расходуя последние снаряды.

Наступающие замедлили бег, заметались из стороны в сторону, стали сбиваться вправо, где подступал к обочине низкорослый ельник, стали ложиться в кювет, чтобы схорониться от беспощадных разрывов.

И лишь передние, которых уже нельзя было накрыть артиллерийским огнем, которых взрывы отсекли от тела атакующей колонны, которым нельзя было и повернуть назад, все еще бежали в атаку. Бежали и на глазах редели, таяли, как масло на горячей сковороде.

Последний из них упал на шоссе метрах в трех от окопчика, где залег с автоматом капитан Пименов.

Плечистый, с эсэсовскими петлицами на мундире, он стал заваливаться на ходу, видно раненный насмерть. Пименов видел, как побелело и исказилось его лицо.

Невероятным усилием он хотел удержаться на ногах, добежать до окопчика, где лежал русский, полоснувший его очередью из автомата. Отчаянно рванул мундир. С треском отлетели пуговицы, обнажилась мускулистая грудь. Он очень хотел добраться до русского, убить его и, перемахнув через труп, бежать на запад, домой, проложить себе путь автоматом, кулаками, зубами… Не успел… Подогнулись ноги, и рухнул он на шоссе. Каска звякнула и откатилась в кювет. Волосы, смоченные кровью, рассыпались в пыли. Руку с автоматом он вытянул вперед и последним усилием царапнул костенеющими пальцами асфальт шоссе, которое оказалось бесконечно длинным. Длиннее, чем его жизнь.

«Поздно ты сообразил», — недобро усмехнулся Пименов и пустил вдогонку убегающим немцам очередь из автомата.

— Жив, капитан? — раздался сбоку голос Сиверцева, который полз вдоль цепи.

«Жив», — откликнулось внутри Пименова прежде, чем он успел ответить комбату. Жив! Миновала его на сей раз смертушка. Жив Павел Пименов, цел и невредим. Капитан вытер потное лицо и ощутил жизнь как неожиданный подарок. Бурная радость заклокотала, забилась с таким неистовством, что Пименов задохнулся и, наверно, только через минуту смог ответить Сиверцеву.

— Устояли, — сказал он. — Напролом ведь, сволочи, перли, на смерть… Вовремя пушкари им угольков подкинули. В самый раз…

— В самый раз, — невесело согласился Сиверцев и добавил, что второй такой атаки не сдержать.

У комбата осталось всего два десятка человек. На весь батальон уцелели один станковый и два «дегтяря». Сиверцев попросил Пименова доложить подполковнику о потерях и попросить подкрепления.

— Не могу я сейчас оставить батальон, — добавил он.

* * *

Пименов соскочил в наскоро замаскированную воронку, где был командный пункт, доложил подполковнику о потерях, понесенных батальоном Сиверцева, и сказал, что необходимо подкрепление.

— Нет людей, — ответил Барташов.

Пименов предложил послать в цепь охрану медсанбата и восьмерых разведчиков.

— Нет, — жестко отрезал подполковник. — Охрану медсанбата трогать нельзя. Немцы могут просочиться лесом… Должен подойти дивизионный резерв… Жду его с минуты на минуту. Понятно, капитан?

— Так точно, товарищ подполковник, — Пименов передернул плечом, словно поправляя сползающий ремень автомата. — Второй такой атаки не выдержать. На этот раз артиллерия выручила… Нас сомнут, от медсанбата мокрое место останется… Дайте охрану в цепь.

— Нет, — Петр Михайлович оглядел Пименова с ног до головы, словно видел его впервые. Обычно покладистый, соглашающийся с командиром полка, начальник разведки сейчас упрямо твердил свое. Смотрел на подполковника немигающими глазами и повторял, что следующей атаки не отбить.

— Без подкрепления не выстоим, — насупившись, говорил Пименов, — сомнут…

Последнее слово капитан не сказал, а выдохнул с усилием, покривив губы. И эта коротенькая гримаса, неожиданно прорвавшаяся на лице начальника разведки, невольная дрожь, появившаяся в уголках сухих губ, помогла подполковнику догадаться, почему капитан Пименов сейчас разговаривает настойчиво и упрямо.

«Боится», — отчетливо и горько подумал подполковник, и в памяти его снова всплыли невольные опасения, когда он подбирал командира штурмовой группы. Начальник разведки полка боялся погибнуть в бою с прорывающимися из окружения немцами, боялся этой нелепой смерти.

Что ж,