по шоссе прут, земли не видно. Сказал, чтобы мы их с флангов не пускали!

— Ишь ты, — удивился сержант. — А я думал, что нам убегать прикажет… Ты зачем сюда прискакал? Без тебя, думаешь, не управлюсь?.. Мотай обратно!

— Как обратно? — не понял Юрка, уже пристроившись с автоматом возле Харитошкина.

— Так, как мотают, — скрипуче повторил сержант. — Не нужен ты мне, справлюсь… Вон куда вы, гады, пробираетесь!

«Та-та-та-та…» — дрожал в руках сержанта пулемет, и точные очереди настигали немцев, выскакивающих на полянку, отсекали путь увертливым теням, которые мелькали за деревьями, за кустами, обходя разведчиков.

Харитошкину было ясно, что немцев не удержать. Пока он преграждал огнем путь обходящей группе, остальные успевали на полметра, на метр приблизиться к поляне. Когда сержант, уловив по шевелению осоки их движение, переносил огонь, начинали передвигаться те, кто заходил ему в тыл.

Автомат Юрки помогал Харитошкину, но немцы тоже усилили огонь.

Глубокий надежный окопчик, в котором немцы не могли достать разведчиков, был обречен. Цинковая коробка из-под патронов валялась вверх дном. Рядом с ней лежали опорожненные диски. На «дегтярь» оставалось их всего два. Через несколько минут сержант израсходует их, и пулемет замолчит. Тогда немцы кинутся на окоп.

— Да уйдешь ты или нет?! — зло заорал сержант, на мгновение повернув к Юрке грязное усатое лицо. — Навязался, идол, на мою шею… Приказываю уходить!

По щеке Харитошкина текла кровь, ежик на голове почернел от копоти и грязи. В провалах глазниц светились крохотные глаза с воспаленными, разъеденными пылью веками.

Юрка отрицательно покачал головой и прильнул к автомату.

— Уходи ты, — незнакомым просящим голосом сказал вдруг Харитошкин и, оторвавшись от пулемета, вдруг притянул Попелышко к своему плечу, уколол щетиной и до боли обнял его. — Уходи, мне легче будет. Против них сейчас хоть один, хоть двое — все едино… Я свое отжил. Четвертую войну воюю, надо солдату и честь знать… А ты уходи.

Глаза сержанта дрогнули. Устало прикрылись редкими ресницами.

— Уходи, — снова сказал он. — Чего нам двоим помирать? Здесь и одной моей смерти хватит.

Юрка не ушел. Не мог уйти. Не имел права выполнить приказ, который давал непосредственный командир, старший по воинскому званию, по солдатскому опыту, по опыту прожитой жизни. Юрка не подчинился приказу, потому что в эти минуты выше воинской дисциплины стоял долг связанных единой опасностью людей, долг солидарности и взаимной выручки.

Через десять минут сержант израсходовал последний диск.

У Юрки оставался еще полный магазин.

— Бей по ним! — приказал Харитошкин, махнув рукой в сторону немцев, заходящих в тыл. — Этих я на себя возьму.

Сержант собрал гранаты.

— Рус, сдавайся! — крикнули из осоки. — Капут!

— Сейчас я вам, стервам, покажу капут! — сержант упруго выскочил из окопчика. — Сейчас я вас угромощу!

Харитошкин успел кинуть в немцев две гранаты. Потом автоматная очередь обожгла его.

«Не успеть», — напоследок подумал старый разведчик, сжимая в кулаке последнюю «лимонку», из которой была вырвана чека.

Сержант сумел прожить еще несколько секунд и разжать стиснутые пальцы тогда, когда немцы подошли вплотную…

Короткий взрыв полоснул из руки Харитошкина так неожиданно, что немцы отпрянули, оставив на развороченном мху возле старой ели три корчащихся в смертельных судорогах тела.

Этот взрыв несколько минут задержал бросок автоматчиков к окопу, из которого Юрка Попелышко расстреливал последние патроны.

А потом броситься немцам уже не удалось, потому что по ним застрочили пулеметы и рядом с Юркой оказался десяток злых потных солдат. Свои! Подошла долгожданная подмога.

Когда автоматчики отступили в глубь леса, Юрка побежал к Харитошкину. Мертвый Харитошкин казался маленьким, сухоньким и незнакомым. Лицо его было строгим и отрешенным. В прорехи располосованной гимнастерки виднелись дряблые складки кожи на впалом животе. Седые, мертвые волосы кургузо топорщились на висках. Зрачки закатились под веки, и синеватые, подернутые тускнеющей пленкой белки незряче, как бельма, смотрели из глазниц.

Юрка присел на корточки. Боязливо ощущая пальцами трупный холодок, неловко тронул веки и прикрыл пустые глаза Харитошкина. Затем провел рукой по щеке, укололся о щетину и вдруг понял, что лежит перед ним близкий ему человек.

Эта мысль нахлынула внезапно и оглушающе. До боли оголенными чувствами ощутил, что Харитошкин мертв. А ведь был живым, Юрке казалось, что он еще чувствует на щеке укол щетины с тех пор, как Харитошкин обнял его в окопчике.

— Он ведь тогда прощался со мной… Убили… убили… — чувство тоски и бессилия было так велико, что Юрку затрясло нервной дрожью.

Потом накатила ненависть. Она возникла откуда-то из неведомых Юрке глубин души, захлестнула тугой яростью.

«Убили, сволочи, убили!» — думал Юрка, уже понимая, что это его первая настоящая в жизни потеря, первое его горе.

Налетел порыв ветра. Заскрипел ветками сосен, растормошил ивняк. От ветра стало холодно глазам. Прикрыв их рукой, Юрка долго сидел на валежине, разбросав ноги в растоптанных грязных кирзачах.

Потом похоронил Харитошкина в окопчике, который они с сержантом вырыли собственными руками, не представляя, что одному из них он будет могилой, и отправился разыскивать взвод.

ГЛАВА 20

Медсанбат готовился к защите. Санитары, медсестры и ходячие раненые торопливо рыли на пригорке окопчики. Распоряжался ими лейтенант с замотанной головой. Из-под бинта выбивался рыжий чуб, и возбужденно сверкал глаз. Лейтенант кричал, бегал от окопчика к окопчику и размахивал крохотным трофейным пистолетом.

Прибытию разведчиков он обрадовался.

— Выручай, старший сержант, — сказал он. — А то у меня войско собралось курам на смех… Пять баб да полтора инвалида…

— Где начальник медсанбата? — спросил Николай.

— Там, — лейтенант махнул перед носом разведчика пистолетом. — Тяжело раненных вниз уносят… Он же, сволочь, будет по палаткам лупить. Там людей куча, только что друг на дружке не лежат…

На погонах у лейтенанта поблескивали связистские молнии с крылышками. В такой переплет он, видать, попал впервые.

Линию обороны нельзя было создавать так близко от медсанбата. Начнись здесь бой, пройдут или не пройдут немцы — от санитарных палаток, расставленных среди берез на сухом прогретом взгорке, мало что останется. Обороняться надо в болотистой лощинке, которая начиналась у опушки березняка и уходила полоской на юг, к кромке леса. Еще лучше было бы встретить немцев за лощинкой, но и далеко от медсанбата отрываться опасно.

Так Орехов и сказал лейтенанту.

— Туда уже побежали, — ответил связист. — Восемь человек из охраны и трое раненых. Самая гвардия туда двинулась. Старшина командует… С ними еще одна девица ушла, снайпер. Завернула раненую подружку навестить, а тут кавардак начался.

«Неужели Валя?» — подумал Орехов и тут же отогнал нелепую мысль. Почему она? В дивизии целый взвод снайперов…

Не дослушав лейтенанта,