такое в жизни бывает. Помирать никому не хочется, и каждый боится смерти. Людей, которые не знают страха, нет на свете. Инстинкт самосохранения заложен в каждую живую клетку. Мужество, храбрость — это не отсутствие страха, а преодоление его, победа над ним…

Но у Пименова на плечах не мешок с опилками, а голова. Почему же он так настойчиво просит подкрепления, зная, что Барташов не может дать ни одного человека, зная, что охрану медсанбата снять нельзя.

«Если нет подкрепления, значит надо отходить», — логически продолжил Барташов недосказанную мысль Пименова, и все стало ясно.

«Так вот что ты не смеешь сказать, капитан, — без гнева, просто со смертельной тоской подумал Петр Михайлович. — У тебя не хватает духу этого произнести, но я-то и подавно не скажу. Не дождешься ты этого, Пименов, даже если тебя медвежья болезнь прохватит».

Подполковник усмехнулся и приказал ординарцу собрать гранаты.

— Пойдем с тобой в цепь, капитан, — сказал Петр Михайлович и, заметив растерянность в лице Пименова, добавил: — Ты же говоришь, что без подкрепления новую атаку не сдержать. Вот и пойдем на подкрепление Сиверцеву…

В словах командира полка прозвучала усмешка. Будто Барташов неожиданно сдернул с Пименова обмундирование и оглядел его таким, каким мать родила, каким война сделала, каков он сейчас есть.

От этих мыслей мучительно покраснел Павел Пименов. Отвел в сторону глаза и подумал, что скрыться от смерти на войне невозможно: ни хитрость, ни извертка — ничто не поможет.

— Подойдет подкрепление, капитан, — обернувшись на ходу, сказал подполковник. Слова прозвучали мягко, словно понял командир полка смятение Пименова и решил помочь ему справиться с невольной слабостью, которая сейчас была неуместна. Хоть у капитана, хоть у солдата.

— Всякое может случиться, Пименов. Люди не железные, но надо держать себя в руках. Понимаешь, капитан?..

Пименов понимал и был благодарен Барташову, который так неожиданно простил его стыдную слабость.

* * *

Немцам удалось засечь позицию тяжелой гаубицы, и они методически расстреливали ее. Нужды в этом не было: у артиллеристов не осталось ни одного снаряда. Немцы догадались, что гаубица не может им отвечать. Два танка высунулись из-за леса и, не обращая внимания на пальбу сорокапяток, расстреляли орудие и уложили в березняке артиллерийский расчет.

Когда обстрел кончился, по косогору спустился седой лейтенант-артиллерист и лег с карабином в руках рядом с Олегом Нищетой, у которого из десяти разведчиков осталось только трое.

— Вот и пополнение, Пименов, — невольно сказал начальнику разведки комбат Сиверцев. — Не густо ты подмогой разжился.

Барташов со страхом ждал новой атаки, нового отчаянного броска автоматчиков, которых уже нечем было остановить, но на шоссе вылетела открытая машина с белым флагом.

«Сдаются!»

Он приказал Пименову выйти навстречу машине с белым флагом. Осторожно, словно раскаленную железку, капитан отложил автомат, сдернул с головы пилотку, встал и шагнул по шоссе. Безоружный, по безлюдному, заваленному трупами шоссе. Он перешагивал через немцев, петляя, когда трупы лежали вповалку один на другом, обходил лужи подсыхающей крови. Никогда Пименов не видел на маленьком участке земли такого множества убитых. Полчаса назад это были живые люди, и каждый из них хотел жить. Теперь они были безразличны ко всему, их больше не волновали ни страх, ни боль, ни ожидание смерти.

На душе Пименова повеяло холодом. С огромным усилием он переставлял ноги, чтобы идти навстречу такому же одинокому немцу в зеленом мундире с Железным крестом на груди и витыми майорскими погонами.

Они остановились у разбитого моста, разделенные ручьем с болотистой сизой водой.

— Передайте вашему командиру, — сказал немец по-русски, глядя поверх Пименова полубезумными, одеревенелыми глазами, — вы должны отойти с шоссе и открыть нам дорогу. При отказе нами будет атакован медсанбат и уничтожены раненые. Срок — пятнадцать минут.

В случае принятия ультиматума следовало дать ракету или сигнализировать тремя одиночными винтовочными выстрелами.

Немец повернулся и зашагал к своим.

Как жаль, что у капитана Пименова не было с собой оружия. Сейчас он бы не удержался, всадил бы этой сволочи очередь между лопаток. Наплевать ему на парламентерский этикет! Разве можно считаться, когда хотят уничтожить медсанбат с ранеными, лишь бы спасти свою шкуру? Изверги, подонки!

Но накопившуюся ярость приглушил страх. Две сотни метров, которые Пименову предстояло пройти по шоссе под дулами винтовок, пулеметов и автоматов, вытянулись в бесконечность, и ощутил себя капитан в этой бесконечности нацеленной пустоты крохотной песчинкой, которая враз может потеряться, если нажмет какой-нибудь осатанелый фриц спусковой крючок.

Страх рос с каждым метром, наваливался неодолимо и тяжко, сминал волю, лишал сил. И когда осталось пройти последние десятка три метров, Пименову изменила выдержка. Он пригнулся и на глазах у всех побежал. Он понимал, что со стороны он похож на дворнягу, поджавшую хвост. Он ненавидел себя, но сделать ничего не мог. Мчался с вытаращенными глазами и раскрытым ртом. Пот заливал глаза, не хватало воздуха, и силы в ногах осталось только на то, чтобы убежать с шоссе под укрытие берез, оказаться среди своих и доложить подполковнику об ультиматуме немцев.

Потом Пименов опустился на землю, привалился спиной к стволу березы и удивился, что снова видит бесконечность скованного лазурью неба.

«Обошли с фланга», — с отчаянием подумал Барташов.

— Лейтенанта Нищету ко мне! — крикнул он и поглядел на пригорок, где за веселыми березками расположился медсанбат. Там было тихо, но тишине нельзя было верить. Может быть, немцы уже вышли к медсанбату и только ждут сигнала, чтобы перебить охрану, санитаров, раненых и горстку разведчиков, которых он послал вместе с Ореховым.

Когда подполковник приказал Нищете идти с разведчиками к медсанбату, лейтенант растерянно крутнул головой и сказал, что под его командой осталось всего три человека. Двух — сержанта Харитошкина и Попелышко, он еще в самом начале отправил на прикрытие левого фланга. Пока их разыщешь в ельнике, бой кончится…

Барташов скрипнул зубами и приказал лейтенанту идти с теми, кто есть у него под рукой. Время, назначенное ультиматумом, убегало, как вода из дырявого котелка.

Нищета побежал к медсанбату.

Срок ультиматума истекал. Осталось три минуты. За эти минуты подполковник Барташов должен был решить: спасать медсанбат, пропустив немцев по шоссе, или встретить их огнем, наверняка зная, что автоматчики ударят по медсанбату.

Десяток разведчиков да санитары с винтовками не устоят против эсэсовских головорезов. А если и устоят, то автоматные очереди и пулеметы начнут бить по брезентовым палаткам, прошивать все живое, добивать беспомощных.

Ракет у подполковника не было, но три одиночных выстрела он мог дать.

Где же застряла подмога?

Барташов перехватил настороженный взгляд Пименова и невольно поглядел на часы. Когда минутная стрелка