по каким-то причинам с давних времён и потому отстранил его от картины, что, безусловно, было чудом, потому что без этого авторитарного решения руководства, пожалуй, не стал бы я режиссёром. Уверен, начни мы снимать «Розыгрыш» в тандеме, наверняка в какой-то момент возник бы конфликт, скандал, отстранили бы обоих и назначили матёрого киношника, который бы завершил работу без всякой головной боли для начальства.

Директором картины назначили Валентина Маслова – маститого профессионала с богатым послужным списком. Он как раз в это время был в «завязке», а потому пребывал в состоянии чёрной меланхолии, злился на весь белый свет и на меня в особенности. Мыслимое ли дело: ему, работавшему прежде с классиками отечественного кинематографа, от Пырьева до Рязанова, приходилось удовлетворять прихоти малоизвестного новичка. Поначалу я не обращал внимания на Валентина Владимировича, что и стало, по всей видимости, роковой ошибкой: мой умудрённый опытом директор определённо ждал особого обхождения, но мне было не до церемоний, я занимался подбором актёров. По объявлению в газете на студию стали приходить ребята, и в общей сложности мне пришлось просмотреть порядка тысячи человек. Цифра на первый взгляд внушительная, но, если сравнивать с 50–60-ми годами, свидетельствующая скорее об утрате интереса к кинематографу. Я думал, конную милицию потребуется к «Мосфильму» вызывать, чтоб отбиваться от подростков, желающих попробовать себя в кино, а ко мне соискатели просачивались тонкой струйкой через проходную. Впрочем, и работа с имеющимися претендентами требовала немало времени и усилий. Мне нужно было набрать класс – 25–30 человек, а если отсеять не подходящих по возрасту, ненормальных и с явными внешними дефектами, выбирать приходилось из узкого круга. До последнего момента не удавалось найти, например, артиста на одну из ключевых ролей – Комаровского. Андрея Гусева мне привели ассистенты, к тому времени он уже успел сняться в нескольких картинах и числился в картотеке «Мосфильма».

Но проблемы были не только с подбором актёров, всё время приходилось решать какие-то вопросы с оператором, Михаилом Бицем, которого мне выделила киностудия. Начинающий режиссёр не имел привилегии набирать самостоятельно команду, а потому я вынужден был искать общий язык с назначенцами, и получалось это далеко не всегда. Правда, с художником мне повезло, я был раньше знаком с Борей Бланком, и студия согласилась назначить его на картину.

Ассистентом по реквизиту ко мне прикрепили Володю Кучинского, с репутацией очень толкового профессионала, но первым делом он пришёл ко мне и со всей определённостью заявил:

– Я не буду с вами работать.

– Почему? – искренне недоумевая, поинтересовался я.

– Ну, не хочу и всё, мне с вами неинтересно.

– Но подождите, вас ведь назначил производственный отдел? Надо идти с ними договариваться… Не хотите со мной работать, пожалуйста – уходите, я не против…

Кучинский пошёл открепляться, но ему отказали, и он был вынужден, преодолевая отвращение, приступить к исполнению обязанностей, правда, со временем отношения наладились, и впоследствии Володя стал моим близким другом. Работая со мной на нескольких картинах, он внимательно следил за процессом, ходил по пятам, сканировал, набирался опыта и в 90-е даже стал режиссёром-постановщиком, его фильм «Любовь с привилегиями» довольно часто повторяют и сейчас по телевидению.

Мне и в голову не могло прийти, что покуда я занят проблемами подготовительного периода, мой прославленный директор сидит в своём кабинете и вдохновенно интригует: строчит докладные в генеральную дирекцию, дескать, я не тем занимаюсь, не так организовываю процесс; и меня, естественно, вызывают на ковёр, требуют отчёта, а я понять не могу, чем они недовольны – и начальство киностудии, и собственный директор картины; и только гораздо позже до меня дошло, что я проявил недостаточно уважения к мэтру-директору.

Но кроме неурядиц на киностудии серьёзные сложности возникли с Госкино. «Мосфильм» меня запустить решился, а в высшей инстанции – сомнения; Павлёнок потребовал переделок по сценарию и закрыл картину, на что мой директор отреагировал с ретивой радостью – в один из дней приезжаю на студию, а он уже раздаёт группе открепительные талоны. Мне пришлось его буквально за руки хватать, подождите, мол, я ещё поборюсь за картину.

Я начал бегать по начальникам: то к директору «Мосфильма» Николаю Трофимовичу Сизову, то в Госкино к Борису Владимировичу Павлёнку, который в одну из встреч, видимо, утомившись от моей настойчивости, решил поговорить доверительно с молодым режиссёром и, выпроводив всех из кабинета, сказал:

– Ну что вы вцепились в этот сценарий? Не надо вам с этими евреями связываться. Они ведь вас продадут за рубль за двадцать. Подождите немножко, мы подберем вам хороший материал, успеете ещё снять отличное кино…

Надо сказать, что слова Павлёнка произвели на меня ошеломляющее впечатление. Я вышел из кабинета, возле которого меня ждали Лунгин и ещё кто-то из группы; все кинулись ко мне с расспросами, а я отвечаю, ещё не успев толком переварить идею руководства: «Да ну, херню какую-то говорит, удивляется, зачем я с евреями связался…»

И я продолжил попытки спасти фильм: доказывал, обращался к начальству, через пару дней снова пришёл с коллегами к Павлёнку; он говорит: «Ну ладно, если так настаиваете, снимайте…»

Мы уже стали выходить из кабинета, и тут Борис Владимирович попросил меня задержаться. Когда остались вдвоём, он сказал: «Володя, я же предупреждал… Они же сдали вас через десять минут после нашего прошлого разговора… Зачем вы это сделали?»

Думаю, я успел и побелеть, и покраснеть, а потом выдавил: «Простите, больше это не повторится». И действительно урок оказался поучительным. Возле кабинета Павлёнка меня снова ожидал Лунгин, который стал допытываться: «Ну что, что он сказал?» Я ответил холодно: «Он сказал, что я слишком много треплюсь».

Из Госкино я уехал на «Мосфильм» и провёл на киностудии весь день. Периодически, выходя из своего кабинета, я замечал в конце длинного мосфильмовсого коридора Лунгина. Освободился я, как всегда, поздно, иду, наконец, к выходу, ко мне бросается Лунгин и прямо трясётся весь: «Володя, это не моя вина, я знаю, кто это сделал, простите…» Я сказал: «Да ладно, чего уж там…»

С искренним удивлением отношусь к коллегам, которые, только начав работу над картиной, делают многообещающие заявления, подробно рассказывают о сути замысла, анонсируют, каким будет фильм. Конечно, в значительной степени это связано с рекламой кино: сегодня продюсеры заставляют режиссёров обнадёживать публику, принимать участие в продвижении фильма, и, хотя курочка покуда в гнезде, а яичко ещё глубже, они уже бегут со сковородками жарить яичницу.

Такая практика не только противоречит моим представлениям о приличиях, но кажется неверной ещё и потому, что, начиная картину, я могу даже не знать её финала, я даже не очень уверен, что она вообще будет снята. Какие могут быть анонсы, какие авансы – впереди столько препятствий, которые ещё совершенно неизвестно, получится ли преодолеть.

«Розыгрыш» делался мной с не очень сильной командой, хотя вообще «Мосфильм» – мощная фирма, службы там работали по высокому классу, но начинающего режиссёра обеспечивали по остаточному принципу и прихоти его удовлетворять не спешили. Я хотел, например, взять себе оператором Лёшу Родионова, с которым снимал фильм к юбилею ВГИКа, но мне дали другого. Та же история с художником по костюмам, звукооператором, другими специалистами. Слава богу, за постановщиком хотя бы оставался выбор актёров, а ведь сегодня режиссёр такой привилегии не имеет – ему артистов продюсер подбирает, зачастую руководствуясь критерием «медийности», а порой и совсем уж малопонятными соображениями. Для современного режиссёра это, пожалуй, главное ограничение – не только унизительное, но и попросту мешающее решать профессиональные творческие задачи.

Следишь за тем, как сегодня устроен кинопроцесс, и понимаешь: из американского кино мы почерпнули самое вредное и необязательное, без критического осмысления, хотя многие их традиции действительно достойны подражания. Система вывернута у нас наизнанку, потому что, как правило, наш так называемый продюсер не вкладывает ни копейки своих денег, он – доставала, распорядитель чужих финансов, но гонора и самомнения у него столько, как будто он собственным трудом заработал миллионы и снял в Голливуде с десяток фильмов. Продюсеры у нас набрали такую силу, так заматерели, что молодым ребятам в кино уже не пробиться. Я вижу, в каком унизительном положении находятся режиссёры, как они вынуждены пресмыкаться перед продюсерами, но ведь делать нечего: для режиссёра это единственный хлеб, ему семью кормить надо.

27

О том, как пригодилась заветная тетрадь, о неожиданном внимании народной артистки СССР, пробах, ставших легендой, вкусных обедах Зиновия Гердта и формальных приёмах в кинематографе

Снимая свою первую картину, я выбирал артистов самостоятельно, а редкие несовпадения с мнением руководства по той или иной кандидатуре не могли повлиять значительно на конечный результат. Сейчас, когда по телевизору