в студенческие времена и сомнений ни у кого не возникало, что это как минимум второй Табаков.

На «Розыгрыше» я пытался придумать какое-нибудь оригинальное решение, меня вообще, если говорить об эстетике, не очень устраивала фотографическая природа кинематографа, и я всегда старался расширить рамки этого вида искусства. В принципе, когда делаешь кино, нужно последовательно и точно воплотить записанное в сценарии – методично отобразишь, и готово. Особых поводов для образных решений по большому счёту в кинематографе нет, хотя, конечно, были уже в те времена сняты гениальные по своей образности фильмы Феллини и того же Вайды.

Мне хотелось придумать что-нибудь эдакое, но материал не слишком способствовал творческому поиску, хотя в любом произведении искусства в идеале должна хотя бы в какой-то мере присутствовать поэзия. В итоге всё, до чего я додумался – использовать формальный, по сути, приём, в каком-то смысле аттракцион, но и на это нужна была смелость, потому что задумка требовала усилий, технической подготовки, а группа-то – сборная солянка, энтузиазмом не страдает. Скажешь им, что хочешь использовать нетрадиционный ход, а тебе в ответ: «Господи, ну что ты придумал? Зачем это всё?»

Оператор выслушивает твои идеи с кислой миной, о директоре и говорить нечего, для него любая затея – глупость. Но ты продолжаешь настаивать, объяснять, что именно требуется сделать. Нужно специальное приспособление для камеры, позволяющее ей вращаться вокруг своей оси. Я подробно рассказал коллегам, как можно будет переходить от эпизода к эпизоду не обычной монтажной склейкой, а с помощью оригинального приёма. Тут же последовало множество издевательских комментариев, мне стали приводить аргументы, почему такое невозможно осуществить, и, наконец, после долгих уговоров всё-таки сделали и с брезгливостью показали приспособление: ну вот твоя хреновина, можешь выпендриваться.

А фокус работал так. Скажем, эпизод в квартире Комаровских – сцена с отцом (которого играет Табаков) и сыном (которого играет Гусев). Последнюю реплику должен произносить Комаровский-младший, но его мы снимаем не в декорации квартиры, а в школе – там, где по сценарию будет следующий эпизод. В школу привозится одна стена декорации квартиры со всеми причиндалами – обоями, фотографиями, на фоне которой Гусев и говорит свою реплику, а камера с помощью специального приспособления делает круговое движение – и возникает неожиданный визуальный эффект, когда действие чудесным образом переносится из одной реальности в другую, потому что артист Гусев, пока камера двигалась, сделал шаг в сторону и оказался уже в школе, в окружении одноклассников, и участвует в следующем эпизоде картины. Может быть, для этого конкретно кино придуманный мной приём и не был так уж необходим, но он запомнился. Зритель, по моим наблюдениям, вообще ценит оригинальные решения, да и мои теперешние студенты, что было для меня неожиданностью, заметили и похвалили пускай формальный, но всё-таки эффектный ход.

Всё остальное в «Розыгрыше» было без вывертов, соответствовало привычным нормам. Но мы снимали музыкальный фильм, а следовательно, возникли проблемы специфического характера – потребовалась хорошая музыка.

Я пытался уговорить Тухманова, который тогда считался едва ли не самым популярным композитором Советского Союза, поехал к нему домой, но убедить не смог – мне отказали в связи с непомерной занятостью. Когда отпало ещё несколько вариантов, музыкальный редактор предложила Александра Флярковского, которого я, признаться, тогда не очень-то и знал, но композитором он оказался очень достойным.

По поводу текстов мне посоветовали обратиться к Юрию Ряшенцеву, но он тоже был занят, правда, сделал доброе дело – порекомендовал Алексея Дидурова. Это имя я услышал впервые, но тем не менее нашёл его, и мы стали работать. Лёша оказался абсолютным поэтом. Ему только попадись – сразу начнёт читать свои стихи и поэмы. Творчество Дидурова меня вдохновляло не очень, но рифмы попадались интересные, впечатляли отдельные строфы, хотя целостное впечатление смазывалось, возможно, под напором декламатора. Я терял мысль и откровенно признавался в этом автору, который, впрочем, не сильно на меня обижаясь, бодро читал очередной опус. Поначалу Лёша предлагал тексты, которые меня не устраивали, и мне пришлось сидеть на нём верхом, пока я не добился результата, в первую очередь внятности. И вот на несколько его стихов Флярковский написал музыку, подходящую для вокально-инструментального ансамбля.

Вообще, эта культура не была мне близка, потому что по природе своей основывалась на подражании западной традиции, да и вообще казалась фальшивой и полной излишеств. Я был воспитан на советских песнях, на военных песнях, что не имело ничего общего с модными в 70-е ВИА. Помню, как-то я попал на концерт «Самоцветов», и это было невыносимо – запредельный фальцет при оглушающем звуке. Дидуров мои консервативные подходы к музыке не принимал, он, скорее, был человеком рок-культуры, и ВИА были для него чуждым явлением по совершенно иным причинам – как нечто слишком советское. А вот с Флярковским мы общий язык нашли и добились устраивающего нас обоих результата. Наверное, если бы на «Розыгрыше» работал Тухманов, музыкальный материал вышел бы авангарднее, моднее. Но я в установках композитору исходил из своих реакционных представлений, и только одна песня вышла излишне расхристанной – «Бабочки». Впрочем, после премьеры, вне зависимости от моих представлений о прекрасном, песни из «Розыгрыша», и в особенности «Школьный вальс», стали шлягерами.

Помню, пригласили ансамбль, ребята самостоятельно подготовили этот самый «Школьный вальс» и показывают мне свою ультрамодную версию. Наворотили они чего попало, хором подвывают: «Когда уйдём со школьного двора-а-а…» А я им говорю: «Нет, так не пойдёт, давайте без выпендрёжа – сначала один начинает, потом другой подхватывает». Посмотрели они на меня с сочувствием, что ты, дескать, понимаешь в искусстве, старый хрыч, но в итоге были вынуждены сделать вариант, который и вошёл в картину. Думаю, что я всё-таки принял правильное решение, ведь в конце концов песни эти стали модными, хотя консервативность подачи кого-то и оттолкнула.

Дидурова после «Розыгрыша» заметили, он написал тексты для фильма Юлика Гусмана «Не бойся, я с тобой». О том, как сложилась жизнь нашего автора впоследствии, я узнал только на Лёшиных похоронах в 2006 году. Из прощальных речей его товарищей. Оказалось, что Дидуров – культовая фигура нашего так называемого андеграунда, создатель «литературного рок-кабаре», где начинали многие звёзды малопонятной мне по-прежнему субкультуры под названием «рок-музыка».

28

О методе Карасика, чарах Прокловой, поезде, проезжающем мимо Орла, потрясённой Юле, смелости отрезать по живому и Лунгине, не ставшем охранной грамотой

Когда работа над «Розыгрышем» была закончена, я уехал в Орёл сниматься в фильме Юлия Карасика по сценарию Валентина Черныха «Собственное мнение». По картинам Юлия Юрьевича, которые довелось к тому времени увидеть, у меня сложилось о нём впечатление как об очень интересном режиссёре. Очень понравилась «Дикая собака Динго» – пронзительная картина о первой юношеской любви. Отличное кино «Шестое июля» о мятеже левых эсеров.

У Карасика сложилась сплочённая команда, и я вообще-то ждал съёмок с воодушевлением, но работа с Карасиком оказалась для меня мучением: талантливый режиссёр достал меня так, что я не знал, куда от него деться. Юлий Юрьевич всё время находился рядом, беспрестанно говорил, говорил, говорил, а я кивал, всем своим видом демонстрируя, что впитал в себя тонкие замечания художника, повторяя то и дело: «Да, да, я понял». Правда, иногда, получив избыточную порцию комментариев к роли, я вынужден был всё-таки менять тон: «Отойдите, пожалуйста, Юлий Юрьевич, я должен подготовиться». Но какой там! Карасик продолжал: «Нет, Володь, ты не понял… Я хочу сказать, что…»

Это была его метода, которая, кстати, давала результат. Во всяком случае на экране я вижу, что всё сделано здорово, к режиссуре претензий нет, артист выглядит убедительно. Излишняя дотошность доставала меня ещё и потому, что я точно знал, как играть образы, придуманные Валентином Черныхом. Я знал, как показывать особый тип победителей, завоевателей, уверенных в себе мужиков, способных принимать решения, брать на себя ответственность. Такой герой был у меня и в «Человеке на своём месте», и в «Собственном мнении». Но Карасик продолжал терроризировать, он вообще видел очень много смыслов там, где их и не существовало вовсе. Видел то, что потом совершенно никак не проявлялось на экране. Этим своим болезненно подробным отношением, постоянной накачкой Юлий Юрьевич, кажется, доставал не только меня, но и всех остальных участников съёмочного процесса.

В фильме снимались классные актёры: Людмила Чурсина, Женя Карельских, Нина Ургант, Александр Лавров, но больше всего сцен у меня было с Леной Прокловой, от которой мужская часть группы просто