Но почему тогда мне нужны были тайны? В последнее время я курила вейп по утрам. И прятала его перед тем, как Адам приходил домой. Я не хотела знать, что он думает о родительстве под кайфом, и кроме того, мне нравилось иметь от него тайну. (Как правило. Однажды ему пришлось дома открыть компьютер, чтобы прочитать какой-то документ по работе, он сердился и ворчал. А я все твердила: «Ты на меня сердишься? Я что-то сделала не так?», пока он наконец не сказал: «Да что с тобой такое?» Я ушла купать детей.)

Когда дети засыпали, я звонила Тоби. Пока я с ним разговаривала, Адам выходил ко мне. «Что ты тут делаешь?» – спрашивал он. Я прятала вейп под ногой и закрывала глаза. Я перестала курить траву, когда мы поженились. Но Адам после сорока перестал есть красное мясо, и все же ел его, не прячась и не оправдываясь, раза два в неделю.

«Я разговариваю с Тоби», – отвечала я.

Адам выжидал долгую секунду, поворачивался и уходил в дом.

«Мне нужно идти», – шептала я в телефон.

Я возвращалась в дом, устраивалась наверху лестницы и смотрела вниз на Адама, сидящего на диване в гостиной. Даже под конец рабочего дня он сохранял остроту ума. Он сверял бумаги и сверялся с законами. Восклицал мультяшным голосом: «Ага, я так и знал!» и танцевал, сидя на месте, когда посылал торжествующий е-мейл, уверяя всех, что, как обычно, у него есть все ответы – что он, как обычно, нашел решение.

В ту субботу, когда мы вернулись домой, Адам пожарил на гриле баранину. В три часа Тоби начал прощаться. Я спросила, каковы его планы на остаток выходных.

– Сегодня я встречаюсь с Сетом. Мы ужинаем. Он хочет познакомить меня с Ванессой. Надеюсь, они не потащат меня в ночной клуб. Они, кажется, много ходят по клубам.

– Что ж, молодежь полна энергии, – сказала я.

– Не язви. Вы тоже приглашены, если хотите.

– У нас нет бебиситтера, – сказал Адам. – Хочешь, я отвезу тебя на станцию?

– Если не трудно. – Тоби ушел в туалет.

– А ты не возражаешь, если я поеду с Тоби? – спросила я у Адама. – Ему сейчас тяжело.

Выходные для меня тянулись бесконечно. Если хотите знать, самая большая пропасть между Адамом и мной состояла в том, что он обожал выходные, а я – нет. Я любила распорядок и рутину. Выходные же были бездной – ровно такой длины, чтобы начать вглядываться в меня.

– А я думал, мы собирались все вместе смотреть «Рататуй». – Адам пристально посмотрел на меня. Я ответила взглядом, который постаралась сделать непроницаемым.

– Одно другому не мешает. Я вернусь через несколько часов.

– Но через несколько часов дети уже будут спать.

– Тогда мы посмотрим его завтра. Ну, то есть мы его уже смотрели вчера.

Адам посмотрел вниз, на решетку гриля, потом опять поднял взгляд на меня:

– Конечно. Желаю хорошо провести время.

– Ты не возражаешь? – Я чмокнула Адама в щеку и выбежала, как подросток, которому разрешили взять родительскую машину.

Мы с Тоби сели в поезд и устроились в отсеке из двух диванчиков друг напротив друга. Прошла минута. Тоби сказал:

– Надеюсь, ты не обижаешь Адама. Он хороший.

Я ответила, что знаю.

– Я серьезно. Обращайся с ним хорошо. Он хороший человек.

– Почему? Потому что он от меня не ушел? Откуда ты знаешь, может быть, это я – подарок судьбы для него, а не он для меня!

Я вытащила из кармана вейп и предложила его Тоби.

– Э… нет, спасибо.

– Почему?

– Потому что мы находимся во владениях компании «Нью-Джерси Транзит»?

Но за нами никто не следил. На меня больше не смотрят. Теперь я могу пользоваться туалетами «только для покупателей» в любом заведении города. Я могла бы воровать в магазинах, если бы захотела, – вот до какой степени меня никто не замечает. В ту неделю, когда мне исполнилось 40 лет, меня послали брать интервью у одного из членов команды New York Giants. У меня не было пропуска в раздевалку спортсменов. Мое удостоверение журналиста висело на ярко-желтой ленте с надписью: «Ограниченный пропуск для прессы. Без доступа в раздевалку». Эта надпись закрывала половину моего торса. Но я все равно зашла в раздевалку и стояла там в окружении голых спортсменов, с членами и все такое, и те самые люди, что оформили мне ограниченный пропуск, проходили мимо не глядя, словно я там расставляла столики для благотворительной распродажи.

Все время, пока мы ехали в поезде, Тоби не обращал на меня внимания. Он обменивался эсэмэсками с очередной женщиной, которую трахал, и полностью погряз в собственном кризисе, а потому не мог поддерживать разговор, который не вращался вокруг него. Он больше не хотел разговаривать о Рэйчел. Он больше не хотел о ней думать. Но разговаривать обо мне он тоже не хотел.

– Скажи, ты замечал, что никогда не реагируешь на мои слова, если они не имеют к тебе прямого отношения? – спросила я.

– О чем это ты?

– О том, что я живой человек, и у меня тоже есть душа, и мне тоже не помешало бы иметь друга.

– Для чего тебе друг?

Неужели Тоби всегда был такой? Я сидела и смотрела, как он читает сообщения из телефона, пытаясь обуздать эрекцию. И не могла вспомнить, когда он последний раз выслушивал меня. Даже в молодости наши разговоры всегда крутились вокруг него и его страхов. Мне всегда казалось, что для меня большая честь – служить его доверенным лицом. Мне казалось, он понимает, что я – такой же потерянный человек, как и он. Но сейчас я задумалась о том, что для него, может быть, я просто играла роль теплого тела рядом.

Мы вышли из поезда, и Тоби сказал, что нам нужно сесть на поезд «Е» в сторону даунтауна и там встретиться с Сетом. Но меня вдруг охватило раздражение: зачем я здесь? Почему не сижу дома и не смотрю «Рататуй»?

– Знаешь что? – произнесла я. – Я пошла в кино.

И вышла из здания вокзала, не дожидаясь, пока Тоби что-нибудь ответит.

Тоби ехал на метро в даунтаун. В том же вагоне устроилась семья с тремя детьми: двумя девочками в возрасте Ханны и Солли и мальчиком лет двух. Мальчик спал на груди у матери. Всего лишь три года назад Тоби еще думал, что они с Рэйчел могут завести третьего ребенка. Солли было шесть лет, и Тоби еще не догадывался, что проблемой может быть сам их брак, а не стрессовые факторы этого брака.

Они оба хотели троих детей. Все истории одинокого детства, которые рассказывала Рэйчел, зияли пустотой. «Я очень любила, делая уроки, смотреть телесериал». Все такое. Когда они обручились, она сказала Тоби: «Я хочу троих детей. Или четверых. Я хочу, чтобы никто из них никогда не остался один, даже если с нами что-нибудь случится». Но вот Солли исполнилось пять лет, потом шесть, потом семь. Тоби и Рэйчел уже не могли ни о чем поговорить нормально, без скандала. Вопрос третьего ребенка можно было поднимать только в исключительной ситуации – в тот краткий миг, когда оба купались в блаженстве или были чем-то растроганы; когда случалось что-то, вдохновляющее их продлить эту часть своей жизни. Иными словами – очень редко.