На прошлый Песах они поехали в Лос-Анджелес к родителям Тоби. Они еще никому не сказали, что разводятся, и еще шел «медовый месяц» их расставания. Перед первым седером мать Тоби, коротенькая и круглая, с пышной прической, и его сестра, Илана, уже обретающая фигуру матери, накрывали стол для ужина на внутреннем дворике в доме сестры: она соблюдала безупречный кашрут, и праздничные трапезы можно было проводить только у нее. Дети играли с многочисленными кузенами, а Тоби с Рэйчел сидели на диване, мимолетно объединившись в отвращении к самодовольному начетничеству сестры и покорности, с которой этому подчинялись родители. Сестра все время поглядывала в их сторону, а потом что-то шептала матери, вероятно – о том, что они не помогают. Сестра считала Рэйчел ленивой. Рэйчел – ленивой! Сестра не знала, что Рэйчел можно было назвать очень многими словами, но слово «ленивая» к ней не подходило совершенно. Причина, по которой Рэйчел не помогала с ужином, была гораздо хуже простой лености.

Рэйчел сказала Тоби: «Значит, мы в последний раз это делаем, правда?» Тоби кивнул, и ее явно затопили сантименты: «Ох, Тоби, кто же знал, что этим кончится?»

Он не привык к такому открытому проявлению чувств у жены. Он не мог понять, почему это случилось именно сейчас, а не в какой-нибудь другой момент за прошедшие десять лет, когда он жаждал увидеть в ней хоть какое-то тепло: тоску по их общему прошлому и их когда-то настоящей любви. Это ничего не значит, сказал он себе. Тебе не обязательно на это реагировать, сказал он себе.

«Наверно, нам следовало стать лучшими друзьями, – продолжала она. – Я думаю, именно в этом все и дело».

Он кивнул, делая вид, что глубокомысленно соглашается, но сам ничего не понимал. Ведь дружба – именно то, чего им всегда не хватало? Ведь будь они друзьями, они бы не ссорились так жестоко? Она не была ему другом. По крайней мере это он знал точно. Здесь нужна была предельная осторожность: а то Рэйчел устроит скандал. И он молчал, надеясь, что разговор прервется раньше, чем очередное заблуждение Рэйчел станет невыносимым.

Но она не останавливалась. Она повернулась к нему: «По-моему, это хорошо, что мы еще молоды и можем построить заново целую жизнь. Понимаешь? Все это, – она широко развела руками, обводя всю полноту их жизни, – это не обязательно должно нас определять».

«В смысле, например, наш брак и дети? Это не обязательно должно нас определять?»

«Ну хорошо, хорошо. Я знаю, ты язвишь, потому что злоба – твой единственный рабочий режим. Но ты просто подумай. У нас будет еще один шанс все сделать правильно».

Тоби еще не дошел до построения планов на будущее. При слове «будущее» он задумывался только о том, как компенсировать детям, что им приходится жить в такой мучительной атмосфере вражды и несчастья, слышать ссоры матери и отца. Сколько раз он повышал голос на них, потому что злился на нее. Сколько раз они видели, как он швыряется вещами или молотит кулаком в стену. Он хотел понять, как ему реабилитировать себя в глазах детей. Чтобы до них дошло, что это он – хороший родитель. Чтобы они воспринимали его как ролевую модель, а их семью – как образец для своей будущей семьи. Об этом Тоби очень много думал в последнее время: сколько всего он вымещает на детях и сколько желчи они с Рэйчел выплескивают у детей на глазах.

«Я все думаю, – продолжала она. – Что будет, если у тебя появятся еще дети? Если у меня появятся еще дети?»

На это он отреагировал так стремительно и в обход сознания, что сам удивился. У него изо рта вылетел непонятный звук: не то лай, не то рычание, что-то громкое, утробное.

«Что такое? Что я такого сказала?»

«Ты что, с дуба рухнула? Ты хочешь еще детей?»

Боевитый оскал вернулся к ней на лицо, будто никуда и не уходил:

«А почему я не могу хотеть еще детей?»

Она что, издевается? Он воздел руки к небесам и заорал в потолок: «Да ты и тех, что у тебя уже есть, совершенно забросила!»

Он видел, как мать во внутреннем дворике повернулась к дому, пытаясь понять, что происходит. Он понизил голос: «Ты нужна своим теперешним детям. Настоящим, которые уже родились. Если ты интересуешься детьми, я знаю двух просто замечательных, о которых ты могла бы заботиться».

Сейчас, в вагоне поезда, родители троих детей встали, собираясь выходить на следующей. Тоби вглядывался в их лица, пока они договаривались, кто понесет ребенка и кто возьмет коляску, а потом распределились соответственно. Он хотел бы увидеть, как между ними проскакивают искры ненависти, порожденные браком и воспитанием детей. Ему нужно было увидеть враждебность и сожаление – так же, как нужно было выпить воды, чтобы утолить жажду. Но он не смог обнаружить ничего такого. Семейство мирно вышло из вагона, и Тоби до следующей станции пялился на рекламу приложения HR, которую оно до сих пор закрывало: нижняя часть лица женщины лет двадцати пяти, губа прикушена то ли в возбуждении, то ли в нерешительности, то ли в ожидании секса.

Сет и его коллеги были империалистами до мозга костей. Они прочесывали город в поисках крохотных забегаловок, где кормят раменом и только за наличные, или тайских ресторанчиков, у которых за кухней тайная комната, где подают супераутентичную еду; здесь питались сами работники заведения, и Сет с коллегами настаивали, чтобы их тоже кормили именно тут. Эти места были самые лучшие, единственные в своем роде, вершины кулинарного искусства. Шеф-повар выучился своему делу, когда был военнопленным в Бейруте. Официантов заставляли учиться плавать с аквалангом, чтобы они понимали, что такое подлинное наслаждение. А сам ресторан располагался в бывшей церкви, или в секретном храме иллюминатов, или в тибетском монастыре, куда допускались только самые крутые, влиятельные тибетцы. Финансовым воротилам мало было, что они владеют городом. Они хотели овладеть еще и всем, что под городом, всем что над ним, и всем, что за его пределами, тоже. Хуже финансовых воротил не бывает вообще никого.

Сет велел Тоби прийти в бар на крыше; попадали туда через дверь с чердака, куда карабкались по лестнице из замызганной корейской мелочной лавочки. Было всего шесть вечера. Сет и Ванесса единственные сидели за столиком. Ванесса встала навстречу Тоби, и ее макушка оказалась на четыре-пять дюймов выше, чем у него. Ванесса раскрыла ему мягкие блондинистые объятия.

– Я так рада наконец с вами познакомиться, – сказала она. Она не разжимала объятий. От ее тепла у Тоби слегка закружилась голова. – Сет до сих пор знакомил меня только с коллегами. Я уже начала удивляться, почему у него нет старых друзей!

– Сет рассказывал про вас много замечательного, – ответил Тоби. – Впервые за много лет он встречается с кем-то настолько долго, что мы начали строить планы.

– Неправда, – сказал Сет. И обратился к Ванессе: – Мы на какое-то время потеряли друг друга из виду.

Лицо Ванессы вдруг будто обеспокоенно растеклось:

– Это из-за вашего развода.

– Ну, скорее, из-за моего брака, – сказал Тоби.

Она была очень милая. Она притягивала к себе. Она была секси. Она была золотая и загорелая, как статуэтка «Оскара», только с волосами. Она была и вправду чертовски сексуальна.