– Вы дадите мне его адрес? – Эжен подался вперед, побелев от волнения.

Он не ожидал, что брат Ива сразу попадет в точку, найдя нужного ему человека.

– С удовольствием, – откликнулся доктор и, достав белый лист бумаги, что-то черкнул на нем. – Вот, держите. Насколько я знаю, сейчас он чувствует себя достаточно хорошо.

Эжен поблагодарил его, положил на стол еще пять франков и, надев котелок, спешно откланялся. Ему не терпелось начать работу над статьей, которая обещала стать настоящей сенсацией. Элле должен был помочь ему в этом.

Дом художника находился на окраине Парижа, на узкой и грязной улочке, мощенной серым булыжником, и молодой журналист несколько раз чуть не растянулся, когда каблук его ботинка попадал в щель между камнями.

Дверь открыла пожилая консьержка, которая окинула Эжена цепким взглядом с ног до головы и буркнула: «Что вам здесь надо?» По-видимому, эта почтенная дама с видом свирепого пса работала здесь достаточно давно и беспокоилась за благополучие своих жильцов, ставших ей родными. С такими нужно было разговаривать вежливо.

– Мне очень нужен художник Элле. – Моран снял шляпу и раскланялся. – Один приятель посоветовал взглянуть на его картины.

Дама подозрительно посмотрела на него.

– Картины Элле никто не покупает, – процедила она сквозь зубы.

– Потому что считают его сумасшедшим? – с готовностью откликнулся журналист. – Но это их дело, правда? А я хотел бы что-нибудь приобрести. Мне позарез нужно повесить ее в одной из комнат. Кроме того, у меня нет денег на дорогие полотна. Думаю, ни Элле, ни его родственники не запросят дорого.

Он говорил довольно искренне, и консьержка сдалась.

– Ступайте на третий этаж. – Ее голос звучал гораздо любезнее, чем раньше. – Его квартира направо.

Эжен взбежал по высоким ступенькам, как мальчишка, и остановился перед грязной исцарапанной дверью. Ему показалось, что звонок не работал – так оно и было, – и молодой человек постучал.

– Кто там? – спросил мужской приглушенный голос, и журналист пожелал себе удачи.

Пусть художник будет один, пусть сегодня бдительные родственники на время оставят его в покое.

– Вы художник Элле? – поинтересовался Моран любезно.

– Допустим, – отозвались за дверью. – А кто вы?

– Возможный покупатель ваших картин. – Эжен постарался, чтобы его голос звучал как можно убедительнее, и художник распахнул дверь.

– Проходите.

Молодой человек оказался в пыльной, давно не убираемой прихожей. Пыль висела в воздухе, как в карьере, лезла в нос, в глаза, казалось, оседала, как снег, на волосах. Стоявшего перед ним тощего мужчину с длинными волосами, в которых поблескивала седина, с овальным морщинистым лицом и длинным носом (Эжен почему-то вспомнил о Дон Кихоте), видимо, такая обстановка вполне устраивала.

– Вы действительно хотите купить мои картины? – спросил он, впрочем, без всякого изумления. – Тогда пойдем в мастерскую.

Мастерская оказалась захламленной маленькой каморкой, сплошь заставленной мольбертами и полотнами с законченными и незаконченными картинами.

Элле подбоченился и нацепил на нос очки в роговой оправе.

– Что же вас интересует, молодой человек? Пейзажи, натюрморты? Может быть, хорошенькие девушки?

– Пейзажи. – Взгляд Эжена упал на картину, скромно пылившуюся в углу.

Это был законченный пейзаж одного из живописнейших уголков Сены, какие можно увидеть только за городом. Элле удалось четко выписать каждую травинку, каждый цветок. Река, не серо-бурого, как в городе, а приятного голубоватого цвета, спокойно несла свои воды, и на мгновение журналисту показалось, что он слышит шум воды. По безмятежно-голубому небу скользили полупрозрачные облака. Поистине Элле, как хороший художник, смог передать красоту природы, потому что молодому человеку сразу захотелось покинуть надоевший город и уехать.

– Пожалуй, вот этот очень хорош. – Журналист выудил картину и стряхнул с нее пыль. – Сколько бы вы хотели за него?

Элле насупился:

– Видите ли, молодой человек, этот пейзаж нравится и мне, – буркнул он. – Картина не продается.

Его глаза вспыхнули каким-то зеленоватым дьявольским огнем, и Морану стало страшно. Он понял, почему родственники предпочитали иногда прятать его в психиатрической больнице.

– Могу ли я посмотреть остальное? – спросил он осторожно, не сводя взгляд с художника, и достал неоконченную картину молодой девушки. – Впрочем, я слышал, что вы очень талантливый человек и делаете украшения.

Элле чуть успокоился:

– Тот, кто вам сказал об этом, не обманул, – проговорил он. – Я действительно изготавливаю ювелирные изделия. Но об этом надо молчать, молодой человек. В наше время много развелось преступников.

– Я верю, что ваши украшения – произведение искусства. – Эжен почтительно поклонился. – Думаю, они нисколько не хуже той тиары, которая хранится в Лувре.

Элле вдруг расхохотался, хлопнув себя по бокам:

– Вы о тиаре скифского царя, молодой человек? Это подделка, подделка. Я знаю, потому что я и изготовил ее. Потом у меня ее купили за четыре тысячи франков, некто Шпицберг, известный в нашем городе коллекционер, и продал Лувру. – Несчастный больной погладил себя по впалой груди. – Он сказал, что я талантливейший мастер, потому что эксперты не заметили подделки.

– О, в этом нет сомнения, – заверил его Эжен и достал свой громоздкий фотоаппарат. – Вы разрешите сфотографировать вас?

Молодой человек ликовал. Сам того не зная, Элле осуществил его мечту.

– Ну, конечно, разрешаю. – Бедный больной принял позу Наполеона, и Моран щелкнул его с превеликим удовольствием. Статья обещала быть убойной.

Гурьевск, наши дни

Игорь твердо шагал к пустынным берегам речки, покрытым лесом, и Лиза начала беспокоиться:

– Куда мы идем?

– Я не хочу брать такси, чтобы ехать на вокзал. – Борисов боялся к ней повернуться. – Мы срежем путь к автобусу, доедем до областного центра и улетим куда-нибудь на Дальний Восток.

Лиза спотыкалась о кочки и камни.

– Ты уверен, что мы срежем путь? – удивленно спросила она. – По-моему, этот лес нескончаемый. Я устала.

– Ты права, давай отдохнем. – Летчик убедился, что поблизости никого нет, и бросил сумку на траву. – Садись, я сейчас приду.

– Ты куда? – Женщина заволновалась. – Я боюсь оставаться здесь одна.