— Что, у тебя уже есть ответ?

— А что, заметно?

— Да уж больно быстро ответил!

Владимир скупо улыбнулся:

— Ответ был готов уже пару лет. Если не больше.

— Ого!

— Да-да, я был готов.

— И что же ответишь?

— А отдадим им Дюсена, — ответил Владимирхладнокровно. — Целым и невредимым.

Воевода помолчал, хмуро кусал длинный вислый ус. Пробурчал снеудовольствием:

— Вообще-то нам Дюсен давно не нужен. Надобность взаложнике отпала, понятно. Но как бы эти не решили, что мы их боимся!

— Кто-то решит, — хладнокровно согласилсяВладимир. — Ну и что? Меня не интересует мнение этих свиней.

— Они ж свиней не едят! Как и хазары.

— Ну, баранов. Зато другие скажут: сын хана освобожден,честь рода восстановлена, наследник возвращается домой с победой… стоит лисудьбу испытывать дальше? Нам не помешает маленький раскол в их стане.

Воевода покачал головой:

— У меня надежды на раскол нету. Все ханы принялиучастие в походе! Такого давно не было.

— Не все, — сказал Владимир. — Один, зватьего Отрок, отказался. Остальные — да, слетелись как вороны на дохлуюкорову. Попробуем внести раскол чуть больше. Если какой-то хан и не решитсяувести войска, то хотя бы не станет лезть первым на стену.

Волчий Хвост посмотрел на князя украдкой. Если не зреть егосильную сухощавую фигуру воина, не вслушиваться в молодой и сильный голос, тосразу мысленно зришь себе древнего старца, много пожившего, повидавшего,равнодушного к молве, к вопросам чести, по-старчески заботящегося только овыгоде своих внуков и правнуков, кем являются все русичи и прочие народы,населяющие Киевскую Русь. Что с нормальным человеком делает служба в проклятомЦарьграде!

Зной остался за спиной, а под широкими ветвями дубовой рощивоздух был прохладный, а земля под ногами пружинила, прогибалась. Зарей, попрозвищу Красный, прошел не больше сотни шагов, из-под подошвы стало чавкать,мясистые растения выбрызгивали белесый липкий сок. Из кустов то и деловыпархивали птицы, по деревьям носились как язычки пожара шустрые белки.

Он вдыхал прохладу всей грудью, поглядывал по сторонам. Егокрупная, налитая мощью фигура двигалась по лесу бесшумно, ни один сучок нехрустнет, разве что мелкие камешки изредка скрипнут под слоем мха. Солнечныезайчики, пробившись сквозь листву, узорными кружевами скользили по кожанымпорткам, сапогам на двойной подошве, кожаной душегрейке без рукавов.

Впереди за деревьями мелькнула тень. Зарей насторожился,всмотрелся. Наискось в его сторону двигался высокий парень, широкий в плечах,черноволосый, как печенег, но с синими глазами и короткой черной бородкой. Каки Зарей, он был в кожаной душегрейке, на темной коже белели крохотные шрамы,лицо суровое, брови сдвинуты к переносице. Тонкий нос перебит посредине, тамбелый шрам, еще один шрам пересекает скулу.

Двигался он неспешно, под ним не только сучок не хрустнет,даже трава не шелестит, словно всю жизнь прожил в лесу и умеет подбираться кзверю. Руки его были свободны, но из-за спины торчала длинная рукоять боевоготопора, выглядывали края круглого щита.

Зарей выступил из-за дерева. Рука парня дернулась к топору,замерла на полдороге.

— Ого, — сказал он, губы раздвинулись в недобройулыбке, — на ловца и зверь… Или ты знал, что я здесь?

— Нет, — ответил Зарей. — Здоров будь,Кышатич, сильнейший из богатырей славного града Киева! Я рад, что мывстретились в темном лесу.

— В очень темном, — согласился Кышатич. Глаза егоне отрывались от лица Зарея. Он стоял на том конце поляны, расслабленный толькос виду, но Кышатич видел, как подрагивают пальцы, готовые ухватиться за рукоятьтопора. — Здоров будь и ты, доблестный Зарей, великий победами иподвигами. Да, мы в лесу настолько темном, что нас никто не увидит.

— И не услышит, — добавил Зарей.

— Да… Главное — не услышит.

Он медленно взялся за рукоять. Зарей вскинул руку, занося еечерез плечо. Широкий рукав рубашки распахнулся, показал могучие глыбы мышц.

Они сошлись посреди поляны, легонько стукнулись щитами вприветствии воинов, отступили и уже покрепче сжали рукояти топоров. Зарейвидел, как наливаются гневом глаза Кышатича поверх щита. Лесной богатырьзакрывался щитом близко к телу, высвобождая больше ударную руку, в то время какКышатич держал щит на вытянутой руке.

Зарей старался двигаться быстро, избегая прямых ударов.Кышатич, о котором знали, что он берет на плечи самого тяжелого коня совсадником в полных доспехах, да еще со щитом, топором и седельным мешком, и такбежит верста за верстой, обгоняя конных, на самом деле больше страшеннечеловеческой силой. Когда он выходит в бой, на нем доспехи как наковальни, нитопором ни мечом не просечь. Сам двигается в них с легкостью, словно в рубахе,а его меч, вдвое длиннее богатырского, рассекает любого супротивника с конемвместе.

Сейчас Кышатич без доспехов, но исполинская сила не в железена плечах. Зарей с трудом удерживал щит. Если бы не пускал страшные ударынаискось, от щита остались бы щепы. Сам он старался ударить как можно точнее,все силачи должны быть неповоротливыми, однако Кышатич двигался с медвежьейловкостью. Кто видел медведя, тот знает, что медведь, вопреки россказням, и надерево скачет как белка, и мышей ловит как лиса, и лося догоняет с легкостью пардуса.

Грохот от ударов разнесся далеко. Если бы дрались простыемужики, и то стук услышали бы за сотню саженей, но сошлись два сильнейшихбогатыря, что силой мало уступают даже Илье Муромцу, а воинским умением лучшемуиз богатырей — Добрыне Лунный Луч.

— Надо заканчивать, — прохрипел Зарей. — А тонабегут… Не наши, так печенеги…

— Печенеги в лес не сунутся, — ответил Кышатич состорожностью, — а вот наши могут… Эх, вот и накаркали!

В голосе великана прозвучала откровенная досада. Взгляд егобыл устремлен через плечо Зарея. Тот невольно оглянулся, успел увидеть зеленыедеревья, начал поворачиваться обратно, уже чуя недоброе…

Топор Кышатича блеснул в солнечных лучах как льдина. Зарейдержал щит у груди, готовый защитить и голову, но острой болью полоснуло поногам. Он вскрикнул в страшном гневе, стена деревьев повернулась набок, земляметнулась навстречу, ударила в лицо.

Он попытался вскочить, снова упал, перевернулся, чувствуяболь, ярость, и вдруг увидел прямо возле лица красный сапог с желтымиотворотами. Из сапога торчала отрубленная по колено нога. Кровь хлестала, какиз разрубленного бурдюка.

Застонав от стыда, он повернулся на спину. Кышатич стоял накраю поляны, щит и топор в руках, лицо угрюмое, в глазах стыд. Зарей сказалгромко: