Мейбл испускает вопль. Позабыв про свой палец, она шарит вокруг кровати, словно что-то ищет.

– Мама! – всхлипывает она. – Мама!

Со слезами она сбрасывает на пол подушку. Лицо покраснело. На лице – гримаса отчаяния. Элинор поворачивается к Эдварду, испытывая не меньшую боль, чем Мейбл.

– Мейбл! – упрекает малышку Эдвард. – Хорошие принцессы так себя не ведут.

– Погодите! – восклицает Элинор. – Поняла. Она потеряла свою Пруденс.

Как и следовало ожидать, куклу находят под кроватью. Увидев ее, Мейбл улыбается, сразу перестает плакать и, успокоившись, вновь засовывает палец в рот, другой рукой прижимая куклу к груди.

– Вот видишь. – Элинор касается руки Мейбл, сжимающей Пруденс. – А ты плакала.

Элинор возвращает на кровать упавшую подушку, затем поворачивается и быстро уходит, пробираясь между рядами кроватей. Ей кажется: стоит задержаться хотя бы на мгновение – и она передумает.

– Благодарю вас, – торопливо говорит Эдвард старшей медсестре. – Думаю, будет лучше, если мы побыстрее уйдем, – понизив голос, добавляет он, а потом в последний раз поворачивается к Мейбл: – Запомни, моя принцесса, слушайся медсестер, принимай лекарство и не капризничай. Тогда ты совсем скоро вернешься домой.

Он уходит вслед за Элинор, ни разу не оглянувшись, торопится покинуть палату. Он надеется, что жена уже не услышит жалобных криков дочери: «Мама, мама, мама!» – и тихого плача, когда Мейбл поймет, что мама не вернется.

После этого супруги пьют чай в «Лайонс корнер хаус». Элинор сидит с покрасневшими щеками. Ее пальцы до белизны костяшек сжимают ручку чашки. Удивительно, как еще чашка не разлетелась вдребезги. Гробовое молчание жены нервирует Эдварда.

– Дорогая, ты согласна, что так будет лучше для всех? – тихо и заботливо спрашивает он.

– Нет, – напряженным голосом отвечает Элинор. – Возможно, ты прав. Но я этого не чувствую. Совсем. Мне кажется, что из меня варварским образом вырвали сердце и внутренности. Я едва выдерживаю боль от случившегося. Сомневаюсь, что мне станет легче хоть когда-нибудь.

– Мне тоже больно, – отвечает Эдвард; пусть не думает, будто он совсем не страдает. – Давай надеяться, что со временем нам полегчает. Нужно постоянно себе напоминать: мы дали Мейбл наилучший шанс, – повторяет он, поскольку они говорили об этом бессчетное множество раз. – И хотя бы в обозримом будущем нам стоит воздержаться от посещений, чтобы не ранить Мейбл лишний раз. Как говорил сэр Чарльз, нужно всячески избегать травмирующих ситуаций. Он это знает по собственному опыту. Он видел сотни детей, помещенных в колонию.

Взгляд Элинор, брошенный на мужа, полон жгучей ярости.

– И сколько продлится это «обозримое будущее»? – напряженно спрашивает она.

Эдвард медлит с ответом, зная: он предельно рискует. Одно неверное слово – и на него обрушится лавина ее гнева.

– Думаю, точные сроки называть рано. Как говорил сэр Чарльз, у каждого ребенка это протекает по-разному. Нам нужно проявлять терпение и ждать, пока персонал не сообщит, что она освоилась.

Элинор не отвечает. Эдвард закуривает сигарету. Элинор молча смотрит в окно, даже не притронувшись к чаю.

Затем она поворачивается к мужу. Ее рот искривлен, голос полон горечи.

– Итак, если нам запрещено видеться с Мейбл, если мы должны помалкивать о самом ее существовании из страха, что внешний мир узнает о ее местонахождении, почему бы нам не предположить, будто она умерла? Такой исход вполне вероятен.

Слова жены что-то разбивают внутри его, как камень, брошенный в оконное стекло. Мейбл мертва? Да, во всех отношениях, кроме факта ее существования. Ее больше нет в их жизни, и вряд ли она когда-нибудь появится там снова, что бы он сейчас ни говорил. Элинор выразила вслух то, о чем они оба знают, но он оказался слишком трусливым, чтобы произнести это и даже подумать. По его мнению, чем раньше они примут такое положение вещей, тем лучше. Всякому, кто увидит Мейбл, будь то медик или простой обыватель, сразу скажут: надеяться на выздоровление бесполезно. Сейчас предельно важно, как каждый из них примет новую реальность. Со своим горем они должны справляться, кто как умеет. Нужно продумать стратегию поведения с внешним миром. С прислугой. С жителями деревни. С друзьями. Чем меньше огласки, тем лучше. «Подковерная» стратегия должна сработать. Мейбл превратится в «фигуру умолчания», и со временем, если им повезет, люди и не вспомнят, а если и вспомнят, то очень смутно, что у супругов Хэмилтон когда-то была дочь по имени Мейбл.

Именно так и должно это обстоять, и, как бы Элинор сейчас ни сердилась, со временем она признает его правоту. Ей просто не останется ничего иного. Эдвард внутренне содрогается при мысли, что тайна их дочери вдруг попадет в хищные руки газетчиков. Перед мысленным взором мелькают заголовки: «Дочь известного евгениста помещена в колонию для эпилептиков!» Или: «Дочь Эдварда Хэмилтона, ярого поборника принудительной стерилизации, оказалась эпилептичкой. Ждет ли и ее участь быть стерилизованной?» Или: «Неужели знаменитый профессор-генетик сам является носителем дефектных генов?»

Он пробует новый подход:

– Элинор, мне думается, в ближайшие недели ты должна нагружать себя разнообразными делами. Это отвлечет твой ум…

– Ничто не сможет отвлечь мой ум от Мейбл, – резко отвечает она.

– Конечно нет. Но у нас есть второй ребенок. Подумай о Джимми.

Она не отвечает.

Ночь – враг Эдварда. Враг, которого он бессилен контролировать, и нынешняя ночь не является исключением. Его сны полны кошмарных видений обезображенного лица Портера, которое каким-то образом превращается в лицо Мейбл, соединенное с изуродованным телом солдата. Словно на дьявольском экране, мелькают разрозненные картины: Мейбл, которую вырывают из материнских рук, и ее рот раскрыт в беззвучном крике; Портер, корчащийся от боли; они оба, спускающиеся в подобие Дантова ада, полного нескончаемых мучений.

Эдвард включает ночник. Половина третьего ночи. Он садится на постели, подтянув колени к груди. Тишина давит на него со всех сторон. Его холодная, мокрая пижама прилипла к спине. Он встает, сбрасывает пижаму и надевает чистую. Коже становится приятно от прикосновения сухой и мягкой хлопчатобумажной ткани. Он идет по коридору в ванную, где выпивает стакан воды, затем смотрит на свое отражение в зеркале. Оттуда на него глядит мужчина средних лет. Волосы, седеющие на висках, морщинки вокруг глаз. Когда он успел постареть? Лицо как лицо. Просто лицо с двумя небольшими глазами, тонкими губами и редеющими волосами надо лбом. С чего он решил, что в большей степени заслуживает почестей, нежели другие? Выпитой воды ему недостаточно.

Он наливает виски в стакан и возвращается в спальню. Теперь, когда Элинор вернулась в Брук-Энд, он снова один в своей унылой лондонской квартире. Нужно все обдумать, во всем разобраться. Такое ощущение, будто время стремительно несется ему навстречу. Оно пришло за ним, и он бессилен помешать этому. Эдвард снова ложится, устраивается на подушках и смотрит в стакан.