та же нехватка услуг, и, как и раньше, она кишит мелкими торговцами. Чтобы превратить Сухаревку в «новый, подлинно советский и подлинно культурный» рынок, ее нужно было «вычистить, помыть и причесать» и, конечно, наладить обеспечение правопорядка[327].

Учитывая такую рекламу, чего удалось достичь постановлениями о рынке, изданными в мае 1932 года? Вероятно, проще сначала перечислить, чего достичь не удалось. Постановления, изданные 6 мая («О плане хлебозаготовок из урожая 1932 года и развертывании колхозной торговли хлебом»), 10 мая («О плане скотозаготовок и о мясной торговле колхозов, колхозников и единоличных трудящихся крестьян») и 20 мая («О порядке производства торговли колхозов, колхозников и трудящихся единоличных крестьян и уменьшении налога на торговлю сельскохозяйственными продуктами») не способствовали учреждению сельскохозяйственных рынков, как заявлялось в некоторых из наиболее экстравагантных речей и статей того периода. Они также не свидетельствовали о победе «колхозной и совхозной системы хозяйства над системой единоличного хозяйства» и о непрерывном росте «количества промышленных товаров», доступных потребителям-крестьянам, о чем говорилось в тексте постановления от 6 мая[328]. Издание этих постановлений не привело также и к легализации рынка, поскольку с 1928 по 1931 год ежегодно издавались резолюции, запрещающие произвольное закрытие уличных базаров. Наконец, этими постановлениями не удалось вывести базары из пространства правовой неопределенности, в котором они функционировали с 1917 года. Связав государственную поддержку абстрактных «колхозных рынков» с официальным осуждением «спекуляции» (наказание за которую через несколько месяцев ужесточили до пятилетнего срока в трудовом лагере)[329], политическое руководство оставило возможность для обсуждения границ между законной и незаконной частной торговлей. Словом, несмотря на изданные в 1932 году постановления, уличные рынки оставались серой зоной экономики Советского Союза.

Тем не менее с изданием этих постановлений статус рынков в некоторых отношениях изменился. Во-первых, официальные частные магазины были полностью выведены за рамки обсуждения. Постановление ЦИК и СНК СССР от 20 мая 1932 г. «О порядке производства торговли колхозов…» являлось единственным опубликованным нормативным документом, в котором частные магазины напрямую запрещались: «10. Не допускать открытия магазинов и лавок частными торговцами и всячески искоренять перекупщиков и спекулянтов, пытающихся нажиться за счет рабочих и крестьян» [Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам 1968, 2: 389]. Во-вторых, было расширено действие заслуживающей одобрения меры по налоговым послаблениям для крестьян: были снижены обязательные квоты по сдаче зерна и мяса, а в радиусе 100 километров от Москвы и от Ленинграда соответственно – еще и по сдаче овощей, фруктов и молочных продуктов; снизились и ставки арендной платы за места на рынке, а крестьяне, торгующие на рынках и базарах, были освобождены от налога с продаж и сельскохозяйственных налогов[330]. В-третьих, теперь не только единоличные хозяйства, но и колхозы получили право торговать по рыночным ценам, что было запрещено не далее как в 1931 году[331]. Наконец, хотя такие положения, как разрешение на продажу излишков, оставшихся после выполнения обязательств по заготовкам, или установление свободного ценообразования в рыночной торговле, лишь закрепили существующую практику, в постановлениях эта практика была четко описана посредством нового правового языка. Эти постановления, подписанные высшими управляющими органами страны, были призваны внушить крестьянам уверенность в том, что на этот раз право на торговлю установилось «всерьез и надолго» – как в отношении НЭПа обещал в свое время Ленин. Это обещание в итоге нашло подтверждение: уличные рынки регулировались законодательными нормами 1932 года на протяжении более чем 25 лет.

В революционный период закрытие частных магазинов предоставляло городским покупателям три варианта действий: стоять в очередях у социалистических «распределительных пунктов», чтобы погасить свои продуктовые карточки; закупаться на уличных рынках; а также отправляться в деревни для осуществления частного обмена без посредников. Как подчеркивалось в первой главе, несмотря на ужесточение политики большевиков в отношении «спекуляции» в 1919–1920 годах, в революционный период уличные рынки не прекращали функционировать в качестве главного канала распределения потребительских товаров в стране. Советские граждане приобретали на рынках подавляющее большинство продуктов питания, дров и других товаров первой необходимости, а также зарабатывали на пропитание в немалой степени за счет нерегулярной торговли там же. Если одним показателем нормализации было восстановление после 1921 года сети постоянных розничных лавок, равно как и повторное утверждение общественного разделения труда в отношении рыночной торговли, в годы НЭПа торговля перестала быть всеобщим источником подработки. Хотя бедняки при нехватке денег продолжали продавать свои пожитки на рынке, к 1924 году даже продажа сигарет, газет и вареников по большей части вновь стала осуществляться профессиональными торговцами.

В конце 1920-х годов упразднение частных лавок повернуло этот процесс вспять. В бюджетах городских домохозяйств доля расходов, приходящаяся на частный сектор, повысилась, а среди доходных статей вновь появилась выручка от нерегулярных продаж. Если по этим показателям можно приближенно судить о тяготах, которые испытывало население, они подтверждают стандартную для западной историографии точку зрения о том, что сталинская реконструкция привела к резкому снижению уровня жизни как в городе, так и в деревне[332]. Однако, судя по тем же данным, уровень давления, который испытывали жители городов с 1928 по 1933 год, кажется, был значительно ниже, чем в революционный период – а также ниже, чем материальная нагрузка во время Второй мировой войны.

Даже в разгар реконструкции Сталин не заходил так далеко в закрытии рыночной торговли, как Ленин. Во время противоречивых заготовительных кампаний конца 1920-х годов во многих деревнях закрывались базары, но в течение нескольких месяцев они обычно открывались вновь. В городах местные власти колебались между принятием жестких мер против частного обмена и получением прибыли от рыночных сборов. Обычно какую-нибудь рыночную площадь вдруг перекрывали и запирали – но через неделю чиновники уже осуждали друг друга за препятствование крестьянской торговле. В какой-то момент милиция задерживала практически всех, кого видела, как «спекулянтов», – а через неделю городские власти просто требовали от продавцов арендную плату за торговое место и торговые сборы. Хотя торговая политика продолжала быть тесно связана с финансовым положением муниципалитетов и «операциями» ОГПУ, как и в 1920-х годах, она также оказалась связана и с определением спекуляции в уголовном праве (как это было в годы Гражданской войны). То, что Соломон назвал «правосудием в формате кампаний» того периода, лишь усугубляло смятение чиновников на местах [Solomon 1996: 81-110].

Как мы убедились, после 1932 года, когда правительство публично объявило уличные базары «социалистическим» местом торговли, это смятение не исчезло полностью. Будучи переименованы в «колхозные рынки», российские толкучки, крестьянские ярмарки и базары в одночасье не изменили своей природы[333]. Крестьянский колорит этих рынков значительно усиливался выводом с рынка профессиональных