путем поддержки теневой стороны конфликта по формуле «каждый наслаждается по-своему». Огромное количество «диванных» милитаристов невротически сопереживают не столько победе, сколько самой войне, потому что кто-то действует, воюет, служит Родине, борется с нацизмом, погибает «за них», следовательно, можно проявлять обсессивную пустую пассивность, основанную на рессентименте, личных виктимных комплексах и садомазохистических склонностях, трансгрессируя свой Танатос на экран.

Невротическая активность пацифистов как следствие интерпассивности и невротическая пассивность милитаристов как следствие интерактивности – это проявление перформативного дискурса экрана компьютера, а не реального события войны, это – игра идолов, оцифрованная катастрофа, эстетизированная и вычищенная добела даже в своем гиперреализме, потому что это – гиперреализм симуляции. Аналогичная ситуация складывалась с невротически активными «ваксерами» и невротически пассивными «антиваксерами». Первые впадали в панику, гипертрофируя опасность от коронавируса, потому что кто-то болел, страдал, умирал «за них». Вторые входили в состояние ступора и отрицания опасности, потому что кто-то боролся, действовал, лечил, изобретал вакцину «за них».

Символическое Реальное устроено таким образом, что креативные космополиты из числа неолиберальной и леволиберальной интеллигенции поддерживают этнический расизм, что продемонстрировал мир на примере поддержки Украины со стороны интеллектуальных, медийных и богемных кругов ЕС и США. Поскольку Донбасс – далеко и страдает «за них», можно позволить себе сублимацию собственного желания смерти в виде скрытой кровожадности. Кровожадности, спрятанной под маской морализаторства и сентиментальности, поддельного гуманизма и имитированной жалости. И здесь дело не только в том, что либеральный проект предполагает осознанную поддержку национализма с экономической и политической точки зрения. И не только в том, что релятивная логика плюрализма, провоцируя цинизм и пустоту, приводит к новой компенсационной тоталитарности. И не только – в добровольном отказе от свободы в условиях смерти Отца. Речь идёт о замещении и вторичном перенимании на себя качеств заместителя: человек переносит на Другого свои качества, чтобы затем пожражать им, играя роль себя же в глазах своей Тени.

Всё происходящее можно объяснить тем, что даже очень скромный и боязливый человек в сетевой реальности может компенсировать свою нехватку аватаркой в костюме воина, если «кто-то там» сражается за него. Благонравная домохозяйка, за которую наслаждается кинодива или порнографическая модель, вполне может использовать картинку заместителя в качестве личной фотографии и презентации. Западные колониалисты, на которых и за которых трудятся аборигены колоний, перенимая их активность, вполне могут позволить себе попейзански и по-сибаритски наслаждаться туристическими диковинками экзотического этнического мира местных. По той же причине, только с уклоном в интерпассивность, западные новые левые, представители постколониальной парадигмы, за которых страдают аборигены, могут страстно бороться за их права. Университетские преподаватели из богатых классов всегда сопереживают пролетариям. Так, родители гордятся своими детьми, вынуждая их компенсировать их собственные нехватки, в карьерном отношении.

Возможен ли в таких условиях прорыв к подлинному диалогу? Как выйти за пределы Символического? Между строк гегемония поощряет к наслаждению там, где запрещает всякое наслаждение: раб гегемонии получает от своего господина – извращенного Отца – несовместимые призывы к интерактивности («Наслаждайся!») и интерпассивности («Не наслаждайся!»). Например, западный мир как фигура гротескного Отца предлагает среднестатистическому украинцу двойное послание из разноречивых нарративов, которые, на первый взгляд, – альтернативны и не совместимы друг с другом: быть космополитом и быть этницистом, быть либералом и быть националистом. Все мы знаем, что глобальный мир поощряет и использует фундаментализм как свой политический и экономический инструмент, оправдывая этнические химеры в лицемерной политике военного пацифизма, пассивной толерантности, мультикультурализма и плюрализма. Чтобы согласовать эти два послания в голове пользователя и не допустить его шизофрении, используется метод ложного гуманистического доказательства по защите прав человека, согласно которой каждый имеет «право» на личную свободу, на личное наслаждение, на личное удовольствие, пока кто-то действует за нас и от нашего имени.

Взаимно связанные интерактивность и интерпассивность как элементы двойного послания к пользователю от невидимого господина напоминают догматы протестантизма. Перенесение на Большого Другого своей судьбы в догмате Предистенации, согласно которому Бог уже всё решил сам, до сотворения мира, приговорив одних людей к вечным мукам, а других избрав на вечную жизнь, делает человека пассивным фаталистом, обреченным на догадки по поводу своей избранности к спасению. Впрочем, и сама убежденность в избранности к спасению как состояние веры также переносится на Большого Другого, перенимающего не только активное решение, но и пассивное состояние. Это проявляется в том, что человеку предоставляется знак спасенности в виде благодатного действия Святого Духа в душе спасенного. Значит, потеряв пассивность веры, созерцания, молитвы верующий становится невротически активным: отсюда – работоспособность и трудолюбие лютеран и кальвинистов, давшие основу буржуазному этосу[138], духу капитализма.

Активность и пассивность оказываются одним и тем же состоянием взаимной трансгрессии. Пользователи новых медиа – это своеобразные виртуальные протестанты. Нас убеждают в том, что спасение и избранность, невротическая активность и невротическая пассивность – это наша сущность. Невротическая пассивность объясняется «креативной» толерантностью к этническим химерам матери-одиночки, к идолам рода, ко всевозможным неонацистским извращениям, там, где подлинные действие и творчество не являются возможными. Активность объясняется идолами рынка, всевозможными интерпретациями либерального языка насилия, химерами социальной справедливости, добровольным и добродушным политическим участием Фореста Гампа в «мировой» либерал-демократии. Паника в условиях пандемии – то же самое, что полное её отрицание, ведь имитация бурной деятельности не есть деятельность и ничего не решает. Крайности радикального патриотизма – так же губительны для страны, как и крайности боевого пацифизма, ибо направлены на гражданский раскол общества. «Наслаждайся» – то же самое, что «не наслаждайся». Наслаждаться национализмом в рамках постмодерной политики мультикультурализма – то же самое, что стремиться в космолитическое глобальное общество, для которого мультикультурализм является всего лишь маской прикрытия колониального глобализма. За каждой нежностью скрывается жестокость. За каждым милосердием – агрессия.

В оптике премодерного первоединства человек испытывает тревогу судьбы и смерти. Неспособность переработать этот страх путем мужества быть частью приводит человека к интерактивности – добровольной передаче своей активности другому человеку, который действует от его имени. «Наслаждайся!» – отвечают ему. Так рождается пассивность, проявляющаяся в том, что человеку через идолов рода предоставляется возможность наслаждаться своими травмами, реваншистскими и мстительными этническими химерами, наслаждаться смертью для преодоления страха перед ней. Формируется хтоническая инфернальная мифология неонацизма как симптом матери-одиночки – новая тератология, новое квазирелигиозное учение о чудовищах матери-земли.

В оптике модерного разъединения человек испытывает тревогу вины и ответственности. Неспособность переработать этот страх путем мужества быть собой приводит человека к интерпассивности – добровольной передаче свой пассивности другому человеку, который бездействует (наслаждается) от его имени. «Не наслаждайся!» – отвечают ему. Так рождается активность, которая проявляется в том, что человеку через идолов рынка предоставляется