Это был первый раз, когда я услышала неуверенность в ееголосе. И возможно, страх.

— Мия сказала, ты хочешь видеть меня. — Я неотвечала и не смотрела на нее. — Что… Что тебе нужно?

Я не знала, что мне нужно. Не знала. Жжение в глазах сталонестерпимым, и, не успев осознать этого, я расплакалась. Мучительные рыданиясотрясали все тело. Долго сдерживаемые слезы хлынули наружу. Страх и печаль,которые я загоняла в глубину, вырвались на волю с такой силой, что я едва могладышать.

Мать обняла меня, и, спрятав лицо на ее груди, я разрыдаласьеще сильнее.

— Я понимаю, — мягко говорила она, крепко обнимаяменя. — Я понимаю.

В день церемонии молний заметно потеплело. Фактически сталотак тепло, что большая часть снега у кампуса растаяла и вокруг каменных зданийАкадемии побежали узенькие серебристые ручьи. До конца зимы еще далеко, и японимала, в ближайшие дни все снова замерзнет. Сейчас, однако, ощущение былотакое, будто весь мир плачет. Для меня инцидент в Спокане обернулсянезначительными синяками и порезами. Хуже обстояло дело с ожогами, возникшимипри расплавлении гибких наручников. Однако труднее всего справиться со смертью,причиной которой я стала, и смертью, которую видела. Больше всего мне хотелосьсъежиться где-нибудь в укромном месте и не разговаривать ни с кем, кроме, можетбыть, Лиссы. Однако на четвертый день после возвращения в Академию меня нашламать и сказала, что настало время нанесения знаков.

Я даже не сразу поняла, о чем она толкует. Но потом до менядошло: обезглавив двух стригоев, я заработала две татуировки в виде молнии. Моипервые. Я была ошеломлена. Всю жизнь, думая о себе в будущем исключительно како страже, я предвкушала получение этих знаков. Воспринимала их как символыпочета. Но теперь? Теперь они, главным образом, станут напоминанием о том, чтоя хотела забыть.

Церемония происходила в здании стражей, в большом зале,используемом для собраний и банкетов. Ничего общего с огромным обеденным заломна лыжной базе — все сугубо функционально, практично; в общем, отвечало духустражей. Голубовато-серый ковер, без ворса, тканый. Белые стены с черно-белымифотографиями Академии Святого Владимира в разные периоды ее существования.Никаких других украшений или фанфар, и тем не менее торжественность, даже мощьмомента ощущалась. Присутствовали все стражи кампуса — кроме новичков. Ониходили по залу, собираясь группками, но почти не разговаривая. Когда церемонияначалась, они безо всяких указаний выстроились рядами, не спуская с менявзглядов.

Я сидела на стуле в углу зала, наклонившись вперед и,соответственно, свесив на лицо волосы. За моей спиной страж по имени Лионельподнес татуировочную иглу к шее. Я знала его все время, что была в Академии, ноникогда не предполагала, что именно он наносит знаки молнии.

Прежде чем начать, он негромко переговорил с моей матерью иАльбертой.

— У нее нет знака обещания, — сказал он. —Она ведь еще не закончила школу.

— Такое бывает, — ответила Альберта. — Онаубила двоих. Делай молнии, а знак обещания она получит позже.

Я, в общем-то, регулярно загоняю себя в ситуации, когдаиспытываю боль, и никак не ожидала, что нанесение татуировок — такоемучительное дело. Но прикусила губы и не издала ни звука, пока Лионель делалсвое дело. Процесс, казалось, длился целую вечность. Покончив с ним, Лионельпротянул мне два зеркала, и не без труда я ухитрилась увидеть свою шею сзади.Там, на покрасневшей и чувствительной коже, появились теперь два крошечныхчерных знака, бок о бок. Слово «молния» мы произносим по-русски, но знаем, что оноозначает: именно это и символизировала зазубренная форма знаков. Два знака:один за Исайю, второй за Елену.

После того как я рассмотрела их, Лионель наложил мне на шеюповязку и проинструктировал, как ухаживать за ними, пока они не заживут.Большую часть советов я пропустила мимо ушей, но решила, что смогу переспроситьпозже. Я все еще была в некотором роде в шоке от происшедшего. Потом всесобравшиеся в зале стражи подходили ко мне по одному и выражали своерасположение — объятием, поцелуем в щеку или добрыми словами.

— Приветствуем тебя в наших рядах, — произнеслаАльберта и крепко обняла меня.

Ее загрубелое лицо приобрело необычно мягкое выражение.Когда подошла очередь Дмитрия, он не сказал ни слова, но, как обычно, его глазавыражали все — и гордость, и нежность; я с трудом сдержала слезы. Он мягкокоснулся моей щеки, кивнул и отошел. Когда Стэн — инструктор, с которым я имеластычки с самого первого моего дня в Академии, — обнял меня и сказал:«Теперь ты одна из нас. Я всегда знал, что ты будешь среди лучших», — ячуть не потеряла сознание.

А потом, когда ко мне подошла мать, я, как ни старалась, несмогла сдержать слез. Она вытерла их и мягко провела пальцами по моей шее.

— Никогда не забывай, — сказала она.

Никто не поздравлял меня, и я была рада.

Смерть — не то, из-за чего можно приходить в иосторг.

Когда все закончилось, настала очередь угощения. Я подошла ксервировочному столу и положила себе на тарелку миниатюрные тарталетки с фетойи кусок мангового пудинга. Съела все, практически не чувствуя вкуса пищи, иотвечала на вопросы, наполовину не осознавая, что говорю. Я была «робот Роза»,выполняющий то, что от него ждут. Кожа на шее горела от татуировок, авнутренним взором я все время видела голубые глаза Мейсона и красные Исайи.

Меня не покидало чувство вины за то, что я не в состояниипо-настоящему радоваться в свой Большой День, но испытала облегчение, когданаконец люди начали расходиться. Уходя, они говорили слова прощания, и тут комне подошла мать. Если не считать сказанного на сегодняшней церемонии, мы малос ней разговаривали с того момента, как я разрыдалась в самолете. Я все ещеиспытывала по этому поводу какое-то странное чувство… и отчасти смущение. Онаникогда не упоминала о том случае, и все же природа наших взаимоотношенийсовсем чуть-чуть, но изменилась. Мы не стали близкими друзьями… но и врагамибольше не были.

— Лорд Селски скоро уезжает, — сообщила она, когдамы стояли у входа в здание неподалеку от того места, где я накричала на нее втот первый день, когда мы разговаривали. — Значит, и я тоже.

— Понимаю.

Вопрос о том, чтобы она осталась, даже не возникал. Таковажизнь. Страж там, где его морой. Они важнее. Она устремила на меня задумчивыйвзгляд карих глаз. Впервые за долгое время возникло ощущение, что мы смотримглаза в. глаза, раньше мне всегда казалось, что она глядит на меня сверху вниз.Сейчас мне не хватало до ее роста всего полфута.

— Ты все сделала хорошо, — заявила онанаконец. — Учитывая обстоятельства.

Это был лишь наполовину комплимент, но большего я и незаслуживала. Теперь я понимала все промахи и ошибки, приведшие к событиям вдоме Исайи. В некоторых виновата я, в некоторых нет. Хотелось бы мне изменитькое-что из того, что я сделала, но мать была права: в конце концов, я сделалалучшее, что смогла.