Среди присутствующих вдруг очутился и долговязый инженергубернского правления общественных работ, приезжавший в Зейнилер вместе сРешитом Назымом. Потом я узнала, что при гостях он был кем-то вродецеремониймейстера. Думаю, инженер смутился, если только не забыл своихупражнений по-французски в Зейнилер.

Но, боже, как страдало мое самолюбие: старая школьнаяподруга увидела меня в таком плачевном положении. Однако что делать, чему быть,того не миновать. Не желая, чтобы она вдобавок ко всему узнала еще и о моемморальном унижении, я призвала на помощь всю свою смелость и оптимизм,продолжала говорить бодро, громко и весело.

Наконец заведующий немного опомнился. Он сделал своимикрошечными ножками смешной реверанс и показал на кресло:

— Прошу вас сесть, не утруждайте себя…

Мне надо было уходить. Я шепнула Кристиане:

— Ну, давай прощаться.

Но Кристиана прилипла ко мне, как смола, и ни за что нехотела отпускать. Настойчивость моей подруги не ускользнула от вниманиязаведующего. Несколько минут назад он был со мной холоден и небрежен, а сейчассклонился в глубоком почтительном поклоне и пододвинул кресло:

— Присядьте, ханым-эфенди, прошу вас.

Мы сели.

Кристиана все еще недоумевала, как я могла носить такойстаромодный чаршаф.

— Ах, Пьер, — говорила она мужу, — ты незнаешь, какая это интересная девушка, наша Феридэ. Она принадлежит к одной изсамых благородных семей Стамбула. У нее такой изящный ум, такой чудесныйхарактер. Я была просто поражена, увидев ее здесь.

Слушать похвалы подруги мне было и приятно и немного стыдно.Время от времени я поглядывала на заведующего отделом. Бедняга все еще никак немог прийти в себя от изумления. Что касается нахального долговязого инженера,то он забился в угол и пожирал меня оттуда глазами. Я, конечно, не смотрела вего сторону. Но вам знакомо неприятное ощущение, когда по вашей щеке ползетбукашка? Вот и я чувствовала, что его глаза, словно букашки, шарят по моемулицу, и это мне все время мешало.

Для того чтобы удовлетворить любопытство Кристианы, мнепришлось сделать следующее объяснение:

— Здесь нет ничего удивительного. Каждый человекчем-нибудь увлекается, к чему-нибудь стремится… Вот и у меня появилась страсть:школа. По призыву сердца мне захотелось работать в этом вилайете, посвятитьсебя детям. Я довольна своей жизнью. Во всяком случае, это менее опасныйкаприз, чем выходить в кругосветное плавание на паруснике. Удивляюсь, как ты неможешь понять такой простой вещи!..

Мосье Пьер Фор с умным видом пробасил:

— Мне все ясно, мадемуазель. Несомненно, это тонкоепобуждение сердца прекрасно понимает и Кристиана. Она не может сразуопомниться, вот и все. Из всего этого я сделал следующее заключение: в Стамбулеесть новая плеяда молодых девушек, получивших западное воспитание. Онипринадлежат не к тому

поколению, которое, словно «разочарованные» [74] Пьера Лоти,изводит себя бесполезной тоской, а к совершенно новому типу людей. Пустой мечтеони предпочитают действие. Оставив по доброй воле счастливую, спокойнуюстамбульскую жизнь, они едут в дальние края, чтобы пробудить Анатолию. Какойпрекрасный, какой возвышенный образец самоотречения! И какая замечательная темадля моей статьи! С вашего возволения, когда я буду говорить о пробуждениитурок, я упомяну и ваше имя, мадемуазель Феридэ-Чалыкушу!

Я забеспокоилась.

— Кристиана, если ты позволишь своему мужу упомянутьмое имя в газете, я с тобой поссорюсь.

Пьер Фор по-своему истолковал мое желание остаться внеизвестности.

— Ваша скромность тоже великолепна, мадемуазель! —сказал он. — Считаю своим долгом подчиняться желаниям такой девушки, каквы. Могу ли я узнать, в какой счастливой школе страны вы преподаете?

Я уже сказала: «Чему быть, того не миновать». Обернувшись кзаведующему отделом образования, я спросила:

— Где находится школа, которую вы предложили вашейпокорной слуге? Кажется, вы изволили назвать деревню Чадырлы…

Пьер Фор торопливо раскрыл записную книжку.

— Постойте, постойте… Как вы сказали? Чагырла илиЧанырлы? Мадемуазель, если представится случай, во время нашей поездки повилайету мы посетим прелестную деревню, дабы взглянуть на вас среди вашихучеников.

Заведующий отделом образования вскочил со своего места. Явзглянула на него. Он был красен как рак.

— Мадемуазель ханым-эфенди настаивает на том, чтобыпреподавать в деревне, — сказал он. — Но я лично считаю, что она можетпринести куда большую пользу в качестве преподавательницы французского языка вцентральном женском педагогическом училище.

Я недоуменно посмотрела на заведующего. Он начал мнеобъяснять по-турецки:

— Вы же не сказали, что окончили французский пансион и знаетефранцузский язык. Если так, положение меняется. Сейчас я буду ходатайствовать овас перед министерством. А пока не придет приказ, вы будете работать внештатно.Завтра с утра приступайте к занятиям. Согласны?

Вот так всегда после неприятностей жизнь награждает человекасчастьем. Об этом как раз говорила любимая поговорка Гюльмисаль-калфы: «Еслипятнадцать ночей месяца темные, то остальные пятнадцать — непременно светлые,лунные…» Но я никак не могла предполагать, что «лунный свет» проглянет вкромешной тьме именно теперь, в такую неожиданную минуту.

И опять я думала о Мунисэ. Но на этот раз перед моим взоромпредстала не бедная девочка, играющая с козленком в гостиничном номере, анарядно одетая барышня, бегающая с обручем вокруг цветочной клумбы в саду передкрасивым домом.

Когда мы расставались, Кристиана отвела меня в сторону.

— Феридэ, я хочу спросить про него. Ведь ты былаобручена. Почему ты не вышла замуж?.. Ты не отвечаешь? Где твой жених?

Я потупилась и тихо сказала:

— Прошлой весной мы потеряли его…

Мой ответ взволновал Кристиану.

— Как, Феридэ? Ты говоришь правду? Ах, бедная Чалыкушу!Теперь мне понятно, каким ветром занесло тебя сюда.

Ее руки, сжимавшие мои пальцы, задрожали.

— Феридэ, ты ведь очень любила его, не так ли? Нескрывай, дорогая. Ты не хотела признаваться, но это всем было известно.

Глаза Кристианы затуманились, словно она вспомнила какой-тодалекий сон.