– Давай, присоединяйся…

– Нет.

Аврора выпустила его руку и отстранилась, чтобы отъехать чуть дальше. Взяла небольшой разбег и размашисто заскользила, проделывая в пушистом снегу довольно длинные дорожки. Людовик не захотел следовать за ней, но также не хотел останавливать ее, и присел на плавучий лодочный причал, служивший также для прыжков в воду. Закурил сигарету, по-прежнему не спуская глаз с Авроры. Он был поражен, насколько элегантна эта удивительно хрупкая женщина, вплоть до малейшего жеста. Стоило только посмотреть, как она разбегается, словно балерина, и она оставалась грациозной, даже теряя равновесие, – голова прямо, шея вытянута, как стебель садового вьюнка, и все это с полнейшей беззаботностью. Она была его полной противоположностью. И он ей завидовал: ее молодости, ее грации. Это был момент, украденный у жизни, которой у него не было – фрагмент жизни пары. Сейчас ему хотелось жить вместе с ней, больше не расставаться. Связать себя с ней. Но это было невозможно, сегодня вечером она снова будет у себя дома, на другой стороне двора, непоправимо далеко от него.

Однако они были связаны, и даже все больше и больше. Он знал, что Аврора держалась за него, считала его надежным, несокрушимым. Для нее будет ужасно обнаружить, что на самом деле он не так уж силен. Он сделал бы все, чтобы уберечь ее от этого разочарования. Даже прекрасно видя, что события начинают выходить из-под его контроля, что вот уже два дня все обостряется, портится, как это было с болезнью Матильды и с матерью, которая с каждым днем приближается к полной потере памяти. Людовик опасается, что вновь столкнется со своим главным наваждением: он ни над чем не властен, он бессилен и ни на что не способен.

Он знал, что если Фабиан звонил аж целых три раза, то очевидно, чтобы опять поговорить о собаке. Если этот пес объявился с окровавленной мордой, Фабиану будет легко прижать Людовика, прижать Аврору тоже, эту женщину, которая забавляется, отваживаясь скользить по льду все дальше и дальше. Если Фабиан устроит им своего рода шантаж, если обратится к полицейским со столь вескими уликами, как раненная ударом кулака собака и все остальное, то ему удастся повесить на него убийство Кобзама, а заодно он лишит его работы у Кубресака, выдаст их связь с Авророй и так далее, конца-края этому не видно… Фабиан держал их за горло. Аврора будет вынуждена отказаться от сопротивления, лишившись малейшей возможности контратаковать. Если она решится наслать на Фабиана своих адвокатов, он сразу вывалит все свои аргументы, которыми располагает. Людовик сознавал, что проигрывает при любом раскладе, разве что Аврора не даст себя запугать, не поддастся. В конце концов, все зависело от нее, это она держала его судьбу в своих руках. Он тер себе лоб, пока не стало больно. Ему было холодно сидеть на этом причале, и возникло ощущение, будто он наказан, проклят за несколько дней любви с этой заповеданной ему женщиной. За несколько дней счастья ему приходится платить непомерную цену: причинить смерть человеку и оказаться за решеткой. Но, господи, кто же его сглазил, кто преследует и как от этого избавиться? Чтобы избавиться от этого кошмара, достаточно было бы оставить ее здесь и свалить, прямо сейчас – вдруг подумал он. Пора спасать свою шкуру, бросив ее здесь, отделаться от всей этой истории, от этой гнусной истории, которая становится все хуже и гаже…

– Знаешь, Аврора, у меня нет привычки просить о помощи, но было бы неплохо узнать, зачем он пытается дозвониться до тебя…

Она была так сосредоточена на своем катании, была так опьянена ритмичной последовательностью своих скользящих как на катке шагов, что чувствовала себя все непринужденнее и не расслышала его слов, но, похоже, ее это не слишком обеспокоило.

– Что ты сказал?

При виде такой опрометчивости он сказал себе, что, в сущности, все произошло из-за нее, все было по ее вине, с самого начала именно она его втянула в эту роковую спираль. Она не только сунула ему под нос жизнь, к которой у него не было доступа, которая для него недостижима, но к тому же вынудила запятнать себя непоправимым поступком, и все эти неприятности теперь свалились на него. Он чувствовал, что Фабиан уже должен был позвонить Кубресаку, рассказать ему, что один из его работников проявил излишнее усердие, работая «в черную», на себя. Он потеряет работу, легавые сядут ему на хвост, и все это из-за нее, так что да, чтобы все это остановить, достаточно оставить ее здесь.

Увидев, как она упала на пруду, он решил не двигаться, не идти к ней, не пытаться помочь ей встать, в любом случае он слишком тяжелый для этого льда, и пары шагов не сделает, как провалится. Он даже не пытался узнать, ушиблась ли она, в конце концов, пусть тонет, лишь бы все закончилось – эта мысль коснулась его в третий раз.

Она с трудом поднялась, потирая ушиб через пальто, и бросила на него недовольный взгляд из-за того, что он даже не пошевелился. Даже не спросил, все ли в порядке, но на самом деле она уже смеялась, это ее позабавило. Людовик схватился обеими руками за голову, зажмурившись, потер себе глаза, виски, шею. У него болело горло, бронхи, вплоть до того, что каждый вдох и выдох обжигал ему гортань. Но главное, он уже не понимал, какое решение принять, чтобы вернуться к реальности, как вновь обрести рассудок. Эта женщина сводила его с ума, с тех пор как он стал с ней встречаться, все разладилось. Эта история грозила ему тем, что он все мог потерять. Уже случилась смерть человека, смерть, в которой его обвинят, в которой он сам себя обвиняет. И даже если бы он добрался до этого Фабиана, это все равно не принесло бы ему успокоения… Этот жар приводил его в бешенство, и ему осточертели эти неприятности, эти мошенничества, у него было всего одно желание – покончить с этим, встать и свалить. Это было бы самым простым, но тут раздался душераздирающий крик, короткий, но пронзительный, хватающий за живое: в десяти с лишним метрах от берега лед уступил, и в долю секунды Аврора провалилась по талию. Но главное, она застыла, была мгновенно парализована страхом, холодом, ей судорожно перехватило дыхание. Людовик одним прыжком вскочил на ноги, ошеломленный тем, что она наполовину исчезла, пусть только наполовину, но зрелище все равно было ужасным. Он стал продвигаться по льду пруда вдоль понтона, опираясь на него как можно сильнее, чтобы не давить на лед всем своим весом, сделаться как можно легче, но был вынужден оставить эту опору, чтобы подобраться ближе к Авроре, которая вообще перестала шевелиться. Он шел осторожно, чуть ли не на цыпочках, тихонько скользя и стараясь не делать ни малейшего резкого движения. Но все равно через пять шагов лед под ним просел, и он всем телом ухнул в холодную воду, а затем тяжело воткнулся ногами в донный ил. Его дурацкие слишком остроносые ботинки из слишком жесткой кожи сразу же засосало в грязь. Вода доходила ему до талии, у него перехватило дыхание, он голыми руками ломал впереди себя лед и, несмотря на боль, продолжал подбираться к Авроре. Наконец ему удалось дотянуться до нее, схватить в охапку и потащить на себя. Его ноги весили тонны, ледяная вода и липкая грязь сдерживали каждый шаг. Ему почти не удавалось продвигаться, его тело, скованное пронизывающим, кусачим холодом, словно остекленело, ему было безумно тяжело держать Аврору и при этом влачиться вперед. Тогда-то он и представил себе, как тонет вместе с ней в этом богом забытом месте – какая глупость. Аврора дрожала, ее сотрясали какие-то нервные движения, своего рода конвульсии, она глубоко вдыхала и выдыхала, снова вдыхала и выдыхала, потом стала смеяться, ей стало смешно наблюдать, как они карабкаются к берегу, преодолевая двойную тяжесть. Они вымокли снизу до самого живота, промерзли насквозь, но она смеялась. «Ты спас мне жизнь… Ты спас мне жизнь!» Людовик, продиравшийся к берегу, не смеялся. Уже хотя бы потому, что боялся, ему было страшно утонуть по-настоящему, а еще потому, что у него снова случился прострел в пояснице, хуже, чем клинок, вонзенный повыше крестца, все из-за холода. Он уже заранее знал, что им придется снять с себя штаны и обувь и высушить все это при помощи вентилятора машины, работающего на полную мощь, в общем, настоящая каторга, но над разрешением этой проблемы он уже думал практической стороной своего ума.