Если в Антверпене, Бреде и Хертогенбосе основной проблемой Оранского было сдерживать протестантов, то ближе к испанской линии фронта — убеждать дворян и патрициев принять принципы «Религиозного мира». С большим сопротивлением, католический патрициат Мехелена принял их в октябре 1578 г. Но Мехелен, как и Лилль, был городом, где католики пользовались существенной поддержкой населения, и при получении новостей об антикатолическом восстании в Антверпене в мае 1579 г. католики Мехелена восстали и напали на протестантов. Чтобы восстановить спокойствие в городе, власти Антверпена были вынуждены вывести из него все протестантские войска. С ними бежали около 600 бюргеров-кальвинистов. Католический патрициат, управлявший Мехеленом, продолжал заверять Маттиаса и Штаты в своей лояльности режиму Штатов, но такие заверения внушали мало доверия. В обстоятельствах 1579 г. приверженность католицизму на юге страны означала, в первую очередь, готовность вести переговоры с испанцами и стремление к скорейшему окончанию войны. В течение считанных недель после изгнания протестантов городской совет Мехелена вступил в переговоры с доном Хуаном, а затем с его преемником на посту генерал-губернатора, Александром Фарнезе, герцогом Пармским.[67]

Напротив, в Генте, Брюгге, Брюсселе и других радикально настроенных кальвинистских городах Фландрии и Брабанта наблюдалась прочная приверженность Восстанию и желание разорвать все связи с испанским королем и его приверженцами. Но каков был политический подтекст этого радикального фламандского и брабантского Восстания конца 1570-х и начала 1580-х гг.? В своей основе это была стихийная реакция против узкопровинциальной политической структуры, сформированной с начала XV в. бургундскими и габсбургскими властями и движение за возврат к тому, что можно назвать «системой городов-государств», характерной для средневековой Фландрии и Брабанта. Общая тенденция Восстания во Фландрии, после кальвинистского переворота в ноябре 1577 г., проистекала из сформировавшейся институциональной среды — основанной на провинциях, и в первую очередь на уникальном внутреннем единстве Голландии — которая подпитывала и поддерживала Восстание к северу от рек и которой предстояло заложить основы Республики, уже обретавшей там свои очертания. Три великих фламандских города под управлением новых кальвинистских режимов стремились возродить свое былое могущество и автономию, по сути, городской суверенитет, при этом каждый из них в своем округе полностью держал в подчинении небольшие города и сельские районы.

События 1576–78 гг. не столько вызвали глубокий раскол между севером и югом Нидерландов, сколько открыли и расширили уже давно существовавшую глубокую брешь. Вполне возможно, что отдаленные от моря северные провинции и Фрисландия не слишком стремились войти в орбиту влияния Голландии. Но ироничная логика ситуации заключалась в том, что они неизбежно были вовлечены в голландскую сферу контроля, тогда как все попытки Генеральных Штатов в Брабанте расширить свое влияние к северу от рек постигала полная неудача.

В структурном отношении, различия в общественном укладе, экономической жизни и религии между севером и югом были многочисленными и далеко идущими. Но решающее различие в конце 1570-х гг. заключалось в том, что юг был очень слабо объединен вокруг своего политического центра, Брабанта, и был охвачен глубокими внутренними раздорами, тогда как север страны представлял более однородное целое, сравнительно монолитный блок, внутри которого отсутствовали крупные междоусобные распри. Отчасти различие между севером и югом было обусловлено существовавшими в них политическими и общественными институтами: на юге было две основных провинции, и обеим не хватало внутреннего единства, тогда как на севере существовала только одна, занимавшая ведущее положение — Голландия, и она была более сплоченной, не только, как в прошлом, в финансовом отношении и по части морской деятельности, но и в отношении религиозной политики. Отчасти, это был фактор религии: католическая поддержка была значительно сильнее на юге, особенно (но не только) в валлонских провинциях. Отчасти, это был фактор социальной структуры: на юге, где было большее количество поместий, чем на севере, дворяне, духовенство и городской патрициат были более могущественными, — комплекс правящих элит, который отличался от большого и богатого среднего класса, и мог более умело подавлять выступления народных масс, чем на севере. Союз принца Оранского с городскими олигархиями Фландрии и Брабанта привел к тому, что от него отвернулось дворянство, с одной стороны, и цеха — с другой.

В прошлом Нидерланды к югу от рек всегда обладали большим политическим влиянием, чем северные области. Но ситуация в мятежных Нидерландах в 1576–78 гг. все больше угрожала нарушить этот традиционный баланс, и, как отмечали некоторые брабантцы, «сделать провинцию Брабант, и сам Антверпен, всего лишь бастионом для Голландии и Зеландии» («mettre le pays de Brabant, et mesmes Anvers, pour ung boullevart de ceulx de Hollande et Zeelande») вместе с Гелдерландом. Прежде всего, постоянное продвижение испанских войск в южном Брабанте и Люксембурге в 1578 г. заметно уменьшило территорию на юге, которая еще оставалась под контролем мятежников. Более того, режим Маттиаса, Оранского и Генеральных Штатов в Антверпене оказывался все менее способным справляться с партикулярными политическими и религиозными тенденциями городов и местностей, номинально им подчинявшихся. Голландия, напротив, не только укрепила свое единство в результате происходивших на ее территории в 1572–74 гг. военных действий, но и эффективно консолидировала свое главенство над остальной частью севера.

Важным шагом в этом процессе стала «Уния» Голландии и Зеландии, заключенная в июне 1575 г. Это соглашение впервые создало совместную (при этом исключительно протестантскую) политическую, военную, финансовую и религиозную среду, эмбрион государства, которое было учреждено впоследствии в 1579 г. Это нарождающееся северное государство приняло общее законодательство и административную структуру, единое военное командование, единогласно поставило Оранского во главе правительства, обязав Его Превосходительство поддерживать обряды реформатской евангелистской религии, запретить и пресекать отправление обрядов католической религии, но, в то же самое время, гарантировать, что ни одно частное лицо не будет подвергаться преследованию или наказанию за его, или ее, личные религиозные убеждения или совершение религиозных обрядов. Тем самым зарождающееся Нидерландское государство впервые в истории гарантировало индивидуальную свободу совести. Тесно связанным с заключением союза Голландии и Зеландии — основой позднейшей Нидерландской Республики — было основание, вскоре после «Унии», нового университета в Лейдене, в котором должны были обучаться студенты из Голландии и Зеландии. Лейденский университет был сознательно создан его основателями, во главе с Оранским, в качестве «питомника» интеллектуальной элиты нового государства и новой «государственной» Церкви. Его цель заключалась в подготовке чиновников, священнослужителей и других получивших высшее образование лиц для службы в учреждениях нового государства. Существовало также осознанное намерение сделать университет интеллектуальным бастионом против «тирании» и религиозного гнета. Естественно, между союзом Голландии и Зеландии и более широкой нидерландской государственной структурой во главе с Генеральными Штатами в Брюсселе существовало определенное пересечение функций. Но по главным вопросам Голландия и Зеландия проводили собственную политику, игнорируя Генеральные Штаты. Штаты Зеландии отклонили требования Брабанта о субсидиях, заявив, что в вопросах сбора денег и вербовки солдат для войны Зеландия будет действовать, в соответствии с условиями ее унии с Голландией, только совместно с этой провинцией.