С другой стороны улицы тянуло жареной рыбой, и Дуглас пошел к той самой забегаловке, о которой говорил ему маленький человечек.

Работников в забегаловке было четверо, все они яростно трудились над шкворчащими сковородами, поставляя свою продукцию бесконечной цепочке немецких солдат. Солдаты тут же несли добычу голодным арестантам, следящим за ними из-за колючей проволоки. Над прилавком то и дело мелькали большие белые пятифунтовые купюры, их хватали с той же небрежностью, что и газетные листы, служившие упаковочной бумагой. Дуглас прошел в пустующую зону со столиками и сел.

– Там не обслуживается, – крикнул ему один из работников.

Дуглас подошел к прилавку.

– Хорошо. Где меня обслужат?

– Придется тебе поискать другое заведение, приятель, – ответил работник, утирая взмокший лоб. – Нам сегодня не до гражданских.

– Подайте мне жареной камбалы и картошки, – потребовал Дуглас.

– Или что? – с вызовом бросил работник и наклонился к Дугласу через прилавок.

– Или я сейчас зайду за стойку и макну в масло и тебя, и дружков твоих, – тихо проговорил Дуглас.

– Ах ты… – задохнулся работник и вскинул руку для удара. Дуглас перехватил его кулак, сжал и выкрутил, уложив противника лицом на кипу нарезанных газет. – Ладно, ладно, не психуй!

Немецкий солдат, который был шкурно заинтересован в бесперебойной работе забегаловки, попытался схватить Дугласа за свободную руку, однако был осыпан градом такой отборной немецкой брани, какую слышал лишь на плацу, и по привычке аж во фрунт вытянулся.

– А теперь будьте любезны подать мне хороший кусок жареной камбалы и порцию картошки на четыре пенни, – распорядился он, не ослабляя хватки, – не то я отправлю вас через дорогу, за колючую проволоку. Понятно?

– Да, сэр. Прошу прощения, сэр.

Дуглас отпустил его. Работник с кислым видом шлепнул на треснутую белую тарелку кусок камбалы, сверху небрежно добавил жареной картошки, частично рассыпав ее на прилавок. Дуглас протянул ему полукрону, получил сдачу, и работник тут же занялся следующим солдатом, ловко заворачивая очередную порцию в газетный кулек. Мелькнула старая передовица «Дэйли телеграф». «Немцы отступают у Эшфорда», «Кентербери выбросил белый флаг, в город входят танки»… «Что они с нами сделали? – думал в тоске Дуглас. – В кого я превратился?» По запотевшему окну забегаловки слезами сбегали капли конденсата, и сквозь оставленные ими дорожки виднелась толпа арестантов. Гул голосов не перекрывало даже шкворчащее на сковородках масло.

Дуглас присолил рыбу, сбрызнул ее уксусом. На протяжении своей карьеры в полиции ему приходилось иметь дело со всеми сортами грязи, нищеты и убожества. Но до сегодняшнего дня он, по крайней мере, чувствовал, что сражается на правой стороне. Хранит закон и порядок. Теперь же, глядя в окно на другую сторону улицы, он совсем не ощущал этой уверенности.

Он думал об отце, которого никогда по-настоящему не знал, о своем счастье с женой, оборвавшемся так внезапно и страшно. Теперь у него не осталось никого, кроме сына. И не было в его жизни места для сложностей, которые неминуемо принесет с собой Барбара Барга. Однако, вопреки всему, он уже полюбил ее. Полицейские не верят в любовь, слишком часто они видят обратную ее сторону – насилие, боль и отчаяние, которые следуют за ней. Поэтому Дуглас убеждал себя, что к Барбаре его тянет желание отвлечься от царящего вокруг безумия. Что влюблен он на самом деле в идею далекой свободной Америки, а Барбара всего лишь является ее олицетворением. Но какой бы ни была правда, Барбару он должен был увидеть. Как можно скорее.

– Кошмарно выглядишь, – сообщила она с лукавой улыбкой. – И рыбой пахнешь. Где вас носило, Дуглас Арчер, хотела бы я знать? Я чуть с ума не сошла.

Она просто шутила, но именно это Дуглас и хотел услышать. Они крепко обнялись, она нежно погладила его щеку ладонью.

– Можно мне выпить?

– Конечно, милый!

Жена никогда не называла его «милый». Честно говоря, прежде Дуглас сомневался, что кто-то вообще использует это обращение вне киноэкрана. И большинство его знакомых просто не поверили бы, что Дуглас Арчер может с порога объявить о желании выпить.

Барбара прошла на кухню, достала кубики льда из морозилки, бросила в два бокала. Дуглас тем временем рассказывал ей, как искал Гарри в толпе на скотном рынке, умолчав, впрочем, про Сильвию.

– Телеграф пропускает только официальные сообщения нацистов, – сказала Барбара, передавая ему виски. – У меня готова отличная статья с фотографиями, но я не могу ничего передать. Сотни людей арестованы. Чтобы увидеть все своими глазами, достаточно просто взять кэб до центра. В Америке это уже было бы во всех газетах.

– Мы не в Америке, – напомнил Дуглас. – И арестованы не сотни, а тысячи.

Внезапно выглянувшее солнце осветило белые стены кухни.

– Полковник Мэйхью звонил, хочет тебя видеть. Зайдет сегодня около восьми.

– У меня ордер на его арест. Хут пытается запугать его, чтобы пошел на сделку.

– Какую сделку?

– Мэйхью получает короля и увозит его в Америку. Хут получает кипу расчетов для атомных экспериментов. Немцы пытаются сделать супербомбу.

Барбару известие ничуть не удивило.

– Да, я слышала. Тебе подлить?

Дуглас накрыл бокал ладонью.

– Они оба сумасшедшие, – сказал он.

– Почему?

– Потому что, как только король попадет в Штаты, о Мэйхью все забудут. Как только Хут достанет для нацистов эти расчеты, в нем самом отпадет всякая необходимость. Он не ученый, он юрист. Его знания ограничиваются конспектами из немецких научных журналов и энциклопедий да еще двумя докладами профессора Шпрингера. Я все это прочитал и теперь ориентируюсь в предмете не хуже его.

– Может, они и не гонятся за признанием?

– Барбара, – вздохнул Дуглас с невеселой улыбкой, – я еще не встречал двух людей, настолько похожих друг на друга в своей готовности идти по головам.

В этот момент Барбара вдруг увидела в нем огромную силу – не физическую силу, силу мускулов, которой мужчины часто пользуются для устрашения окружающих, а другую – добрую, простую и скромную.

Они перешли в гостиную и сели на уродливый маленький диван. Потертую и вытянувшуюся обивку украшал рисунок в виде крупных зеленых листьев, отчего диван смахивал на огромное хищное растение.

– Ты вспоминаешь жену? – спросила Барбара, сосредоточенно играя кубиком льда в своем бокале.

– Иногда. Мы с ней были друзьями детства.

– Это очень тяжело…

– Ну, по крайней мере, со мной сын.

Барбара придвинулась поближе, и он обнял ее за плечи.

– Я тоже с тобой, – сказала она.