Наверное, я старею. И не могу больше интересоваться чужими историями. Но если это так, то ведь я не смогу и писать?..

«Что мне за дело до каких-то историй, если не я их придумала?» – найдя подходящую цитату, Айше успокоилась и, проводив Илайду, принялась разматывать спутанный клубок ее рассказа, чтобы к приходу Кемаля он выглядел попривлекательнее. Фраза Джейн Остен примирила ее с собой и собственной скукой. Действительно, что мне за дело?

Эту историю придумала не я, и обитать в ее художественном мире мне неуютно. Мне не по душе компьютерные измены, и пустые разговоры на золотом дне, и немолодая женщина, упавшая в холодное зимнее море, и этот бесконечный дождь, и поздние приходы мужа, и все эти странные стечения обстоятельств…

И еще что-то.

Что-то, что, казалось, она должна вспомнить и что во время разговора с Илайдой раза два или три почему-то напоминало о себе, но так и не появилось. Загадочное «что-то», без которого не обходится ни один классический детектив и которое помогает держать читателя в напряжении. Хитрые авторы специально вводят это «что-то», которое никак не может вспомнить или заметить главный герой, чтобы продвинутый читатель (а только он по большому счету интересует автора) мог льстить себя надеждой, что уж он-то, такой умный и начитанный, сейчас все вычислит. И не замечает, что, даже вычислив или угадав что-то, позволяет себе попасться на очень простую приманку.

Большой мокрый лист, оторвавшись от ветки грецкого ореха, стукнулся о стекло и прилип к нему. Айше снова поежилась, почему-то представив себе такую же ветреную ночь, дождь, паром. Какая холодная и страшная смерть!.. Как у этого одинокого листка…

Но если то, что рассказала Илайда, было правдой, а, похоже, это и была самая настоящая правда, то желающих свести счеты с Гюзель могло найтись немало. Свести счеты или предотвратить неприятности.

Ведь по сравнению с собственными неприятностями чужая смерть, даже такая мокрая и холодная, как у осеннего листка, может казаться не таким уж и серьезным препятствием. А неприятности покойная Гюзель создавала замечательно. И если кто-то, как Илайда, понял, в чем дело и из-за кого у него все в жизни вдруг пошло наперекосяк, то для смерти Гюзель появляются вполне понятные мотивы.

Остается только выяснить, у кого они были. Или все, обиженные ею, собрались, как в знаменитом «Восточном экспрессе», и сообща сбросили ее в воду? Чтобы впредь не играла чужими жизнями и проблемами.

Надо бы позвонить Кемалю: вдруг этот обнаружившийся возможный мотив окажется важным для него и нужным именно в этот момент?

Интересно, что он собирался проверить?

Телефон был занят.

За окном быстро темнело, прилипший лист уже почти не выделялся на окне. Что же это было такое, что она не может не то вспомнить, не то сообразить? Может, это и не важно совсем? Какая-нибудь ерунда, не имеющая отношения к этой истории, но мешающая думать, оттого что кажется важной.

На другом берегу залива замерцали огни, похожие издалека на горстки насыпанных драгоценностей. Хотя кто знает, на что они похожи на самом деле – горстки драгоценностей? Странно все-таки устроено наше мышление: мы безусловно верим всем картинкам, которые нам показывают, и думаем, что добыли это знание на основе собственного опыта. Горстки драгоценностей – кто их когда-нибудь видел, кроме нескольких ювелиров, которые тоже, наверно, не насыпают изумруды и сапфиры горстями, да каких-нибудь старинных пиратов, которых, может, и вовсе не существовало. Но мы все видели их: в кино, на рекламных плакатах, по телевизору и на картинках. На кем-то для нас придуманных картинках. И мы думаем: огни на том берегу похожи на горстки драгоценностей, – и верим, что думаем свою собственную мысль.

Почему-то в этот, казалось бы, неподходящий момент Айше с облегчением поняла, чем ей не нравилась чужая, навязанная ей картинка и что на ней было не так.

Вот она, картинка с золотого дня: худенькая девушка в длинной и широкой ситцевой юбке, какие носят в любое время года подрабатывающие в больших городах приезжие из деревень и маленьких поселков. Она молча подает чай и уносит тарелки, терпит придирки хозяйки и что-то бесконечно протирает, бегает туда-сюда с какими-то вилочками и салфетками, и никто, кроме Лили, не обращает на нее ни малейшего внимания. Но эта же самая девушка неожиданно негромко спрашивает Гюзель про… про что же, господи? Про что-то, никак не увязывающееся с ее положением и цветастой юбкой. И с той простонародной речью, которую Айше, осуждая себя за снобизм, с неприязнью слушала на кассете.

Она спросила что-то про какой-то социологический опрос, кажется, так. Во всяком случае, сами эти слова «социологический опрос» там точно присутствовали и навели Айше на не оформившуюся тогда, но вполне вспоминаемую сейчас мысль: откуда, интересно, эта девица знает такие умные слова. А Гюзель ей что-то ответила или собиралась ответить, но тут вмешалась Лили со своими сословными предрассудками, и на этом разговор и закончился, почти не начавшись.

И – интересно: это важно или нет? – ни Лили, ни Гюзель теперь не спросишь, о чем шла речь.

И – интересно, почему все это вдруг сейчас вспомнилось так сразу? – эта девушка-прислуга вышла из комнаты, столкнувшись с Айше, и как будто чего-то испугалась. Но дело не в этом: Айше и сама тогда шарахнулась в сторону от неожиданности, а в том, что перед этим за дверью совершенно точно слышалось тихое попискивание, какое бывает при нажатии кнопок мобильного телефона. Айше подумала тогда, что, наверно, в этой комнате спит ребенок, а сидящая с ним Илайда звонит кому-то.

Но сегодня Илайда при ней набирала номер, чтобы позвонить няне и узнать, как дела, и ее телефон не издал ни звука. К тому же из той комнаты вышла вовсе не Илайда, а – как ее звали? – Гюльтен.

Которая вроде бы вне подозрений. Но если при ее положении прислуги у нее был мобильный телефон, по которому она срочно звонила, если она могла разговаривать как образованная или не чуждая образованию девушка и при этом весьма убедительно имитировала простонародный говор во время допроса, – то что же, спрашивается, это все означает?

Это просто не может ничего не значить. На стакане ее отпечатки, она последняя оставалась в доме с Лили, она… ее рекомендовала Элиф! Элиф, которой почему-то не понравился вопрос о домработнице и которая ловко ушла от ответа на него.

Айше быстро схватила телефон и набрала знакомый номер.

– Добрый вечер, Айше. Тебе Кемаля? Сейчас, – не дав удивленной Айше выговорить ничего, кроме первого приветствия, золовка с грохотом положила трубку на стол.

– Почему ты там? – спросила Айше подошедшего мужа. – Я тут кое-что вспомнила и решила спросить Элиф…

– Все потом. Я уже все спросил.

– Что ты мог?.. Откуда ты знаешь, что я хотела?!

– Айше, потом. Понимаешь? – в голосе мужа прозвучали жесткие нотки спешащего сыщика, которому мешают делать дело, и вместе с тем что-то похожее на просьбу не обижаться.