конце концов оно начинает полыхать, как волосы сеньоры Гайлинт, и так продолжается, пока личность не сгорит целиком в своей ревности. Весь характер и все, что еще хоть сколько-нибудь достойно любви. Кроме шлаков, не останется ничего.

Поэтому сеньора Гайлинт всегда сдержанна. Она притворяется веселой, поскольку думает, что, пока сохраняет эту маску, у нее еще имеется шанс покорить меня. Мне же достаточно вспомнить, что она соблазнила, в его последние дни, и доктора Гилберна. Хотя тот, само собой, был еще в настолько хорошей форме, что вполне мог бы иметь дело с женщинами. Мсье Байун – тот уж точно был на это способен, если сеньора Гайлинт навещала его в каюте. А вот я – нет. Я больше с этим не справлюсь. Подумай хотя бы о моих ногах, подумай о моих плечах. Третьего инфаркта вы не переживете. Ей же это все без разницы.

Конечно, Lastotschka, человек и в старости имеет фантазии. Это, пожалуй, правда. Но в конечном счете он остается реалистом. Так что лучше не допускать, чтобы дело дошло до такого. Я бы не хотел пережить еще и то, что сеньора Гайлинт стоит передо мной, а я лежу в постели, чтобы, по крайней мере, не сидеть в кресле-каталке. И со мной ничего не происходит. Если ей из-за этого придется снова одеться, она, может, и не станет надо мной насмехаться. Но презрение в ее голосе прозвучит, когда она скажет: это, мол, ничего, господин Ланмайстер. Только, конечно, она назовет меня Грегором. Это ничего, Грегор. С каждым порой такое случается.

Женщины всегда в таких случаях так говорят. Тем не менее они это относят на свой счет. Думают, что все дело в них, потому что они недостаточно нравятся мужчине, – особенно в таком возрасте, как у сеньоры Гайлинт. В эту пору женщина становится особенно обидчивой, и ее презрение проистекает из горечи. В конце концов ты, как мужчина, мог бы и проигнорировать то, что она немного раздалась в бедрах и уже неохотно показывает свои ляжки. Но тогда и получается действительно, что им, в твоих глазах, чего-то недостает.

Я всю свою жизнь был человеком недоброжелательным. Я хотел бы никогда больше таким не быть. Но в данной ситуации сеньоре Гайлинт придется смириться с тем, что я в этом смысле не изменился. Потому что я бы уже не смог доказать обратное.

Что, честно говоря, стало еще одним поводом для моего решения больше не подниматься с постели. Таким образом я бы уклонился от сеньоры Гайлинт, не будучи вынужденным ее оттолкнуть. Обижать ее я не хочу. Ради этого я бы даже отказался от рояля, да и от маленькой украинки. Под последним я имею в виду только твое присутствие, ничего больше. Я нахожу удивительным, что человек, которым ты восхищаешься, кажется, когда он вдали от тебя, совершенно иным. Стоит тебе приблизиться к нему, а ему сесть непосредственно рядом с тобой, и он превращается в чужака. Тогда как, пребывая вдали, человек остается полностью сохраненным. Это как если бы вас теперь было двое и вы бы даже не состояли между собой в родстве. А если и состояли бы, то в лучшем случае как кузины.

Поэтому с любовью всё всегда обстоит сложно. Ты любишь другого человека только на отдалении. А когда привлекаешь его к себе, того прежнего человека здесь уже нет. Того, который, согласно его заверениям, и есть он. Более того, он упорно хочет настоять на своем. Из-за этого все тускнеет, даже тот человек-в-отдалении. Греза ведь намного сильнее, чем реальность. Становясь реальностью, она гибнет. Тогда ты хочешь только поскорее избавиться от этого человека, о котором тебе однако напоминает человек-в-отдалении. Соответственно, тебе теперь хочется избавиться и от того тоже.

Татьяна в самом деле не хотела, чтобы я постоянно лежал. Не осложняйте мне так сильно жизнь! Не будьте, пожалуйста, таким упрямым! Я ведь только хочу кое-что на вас надеть. Она действительно, можно сказать, отчаялась, что прежде позабавило бы меня. Если все время молчать, можно довести окружающих до белого каления, потому что против этого у них никакого средства нет.

Но теперь речь об этом больше не шла. Мое единственное стремление состояло в том, чтобы оставаться лежачим. Но объяснить это я как раз и не мог. С другой стороны, я не хотел, ни при каких обстоятельствах, умереть в постели. Не потому, что Татьяна мне этого не позволила бы, но потому, что Сознание такого не допускает. Простое затухание – это в самом деле неподобающий вид умирания, если человека, подобного мне, наполняет внутренняя ясность. Тем временем Татьяна все же разъярилась и, отчаявшись, позвала Патрика. Но не из-за моего лежания в постели. А потому, что обнаружила дверь.

Я и так уже удивлялся, что процарапанные мною надписи остаются совершенно незамеченными. Хотя их на самом деле всего три или четыре, самое большее пять. Потом как-нибудь надо будет проверить. Но я о них попросту забыл, а позже они потеряли свое значение.

Для ярости Татьяны, однако, хватило этих нескольких строчек. Что это вы тут опять учинили?! И так далее. Тут уж мое лежание стало мне не в радость, причем всего лишь из-за дат на двери. Кроме того, я забыл, пронеслось в моей голове, отдать доктору Гилберну его швейцарский нож.

Теперь думать об этом уже поздно. Хотя это был бы хороший предлог. И одновременно – подходящая причина, чтобы теперь все же встать. Даже если тогда, оказавшись снаружи, я бы опять стал невольным объектом сладострастных поползновений сеньоры Гайлинт.

Между тем мне пришла в голову одна важная мысль. А именно, что сто сорок четыре воробья – все же никакая не выдумка мсье Байуна. Но они, в полном соответствии с характером воробьев, собираются в группы. Группы из тех, что распознали друг друга. Это, к примеру, объясняет феномен стола для курильщиков или уголка для курильщиков палубой выше. Распознаюґт друг друга не все, но всегда только некоторые. А именно те, что подходят друг к другу. Потому-то в маджонге имеются масти. Ветры, Цветы, Драконы, Медяки. В этом я хотел непременно убедиться посредством наблюдения, которое теперь было бы осознанным.

Но Татьяна, само собой, продолжала бушевать. Это ей не идет. Лицо ее делается пунцовым. И я всякий раз невольно думаю: сейчас с ней произойдет то же, что и со мной. Тогда и она окажется в судовом госпитале. Поэтому я иногда опасаюсь, что ее заботливость ей повредит. Я слишком хорошо знаю по