мне на запястье, подобно наручникам.

Из моего горла рвется сдавленный крик. Я пытаюсь освободиться, но он сильнее меня. Из-за слез у меня все расплывается перед глазами, а он опускает кончики моих пальцев в чернила, и я свертываюсь в тугой клубок и лежу так, даже когда он отпускает меня.

Опять голоса.

Чего они от меня хотят?

Открываю глаза и вижу рядом с собой женщину. На ее бледное лицо падают пряди золотистых волос. У нее сухие губы, напудренное лицо и синие глаза.

И я вижу в них странную смесь глубочайшего горя и великой радости. Я вижу и то и другое одновременно.

– Сайе. – Она дотрагивается ладонью до моей щеки.

Похитительница.

Я дергаюсь от испуга, и женщина начинает плакать.

Мне кажется, что я сел. Кажется, принял ванну. Но все это сонный морок.

Протягиваю руку, но Пенни никогда больше не будет рядом со мной.

– Сайе? – Это золотоволосая женщина из невероятного множества моих микровоспоминаний. Мне кажется, я знаю ее, вот только фотография у меня в голове неверна. В реальности она меньше и старше и ее цвета тусклее. – Кто-то очень хочет тебя видеть.

В дверях появляется мужчина, он ярко одет, у него иссиня-черные волосы и улыбка во все тридцать два зуба. Он бодро пересекает комнату и садится на стул у моей кровати, как это делал папа.

Во рту у меня пересыхает.

– Не можешь даже сказать «привет»?

Отворачиваюсь к окну, но он продолжает говорить. Я не разбираю слов и воспринимаю только жизнерадостный тон, потом стул скрипит по полу, и мужчина что-то бурчит про себя.

– Пожалуйста, скажи, что ты шутишь, – просит женщина.

– С чего бы мне шутить? Я летел сюда восемь часов, а он не обращает на меня никакого внимания. – Женщина что-то невнятно отвечает ему, а он повышает голос: – Вот только не надо этого! Он вел себя так со мной много лет. Не знаю, почему на этот раз я ожидал чего-то иного.

– Он травмирован, Джек. Он не знает, как… – Теперь она умоляет его: – Я не справлюсь с этим в одиночку.

– Я очень сочувствую тебе. Действительно сочувствую. Но давай будем честными: если бы твой отец был жив, ты позвонила бы мне?

– Конечно, позвонила бы. Сайерс и твой сын!

И я опять исчезаю.

– Привет, Сайерс. – Это вернулась женщина в розовом свитере. Она входит в палату и идет к моей кровати. – Как ты себя чувствуешь?

Я не отвечаю, и она садится на стул рядом со мной.

– Все нормально, ты не обязан говорить. – Она кладет на тумбочку бумагу и небольшую коробку с восковыми мелками. – Может, что-нибудь нарисуешь?

Медленно открываю коробку и беру зеленый мелок. Подношу его к носу и вдыхаю запах воска. Я плохо умею общаться с людьми, но провожу мелком по белому листу.

– Что это? – спрашивает Рут.

Я продолжаю рисовать.

– Это Пенни?

Моя рука замирает. Откуда она знает?

А Рут говорит:

– Она поправляется.

Моя голова поднимается и резко клонится в сторону.

Рут смотрит на меня, ее глаза спокойны.

Но, должно быть, я не понял ее. Врач сказал мне…

Я думал… Я думал, он сказал…

В груди у меня стучит надежда.

Пенни жива?

Шестьдесят три

Рут улыбается и кивает, словно способна читать мои лихорадочные мысли.

– Она лежит дальше по коридору. И ей с каждым днем становится лучше.

Стук сердца отдается у меня в ушах.

Мне нужно спросить, что она имеет в виду, но я не могу произнести ни слова.

– Съешь что-нибудь, а потом пойдешь и навестишь ее, хорошо?

Нет. Если она говорит правду, то я должен увидеть Пенни сейчас же.

Свешиваю ноги с кровати, и Рут ошарашенно вскрикивает:

– Сайе… – Ноги у меня подгибаются, и она зовет: – Санитар!

В палату врывается мужчина в медицинском костюме и укладывает меня обратно в кровать. Секундой позже вбегает золотоволосая женщина и спрашивает:

– Что случилось?

Но я не могу говорить и истерически, разочарованно хриплю.

– Он расстроился, – объясняет Рут. – Он хочет видеть свою девушку.

Вокруг меня разговаривают шепотом, а потом медсестра в ярко-малиновой форме вкатывает в комнату инвалидное кресло.

– Я прокачу его по коридору, чтобы он мог мельком взглянуть на нее.

Тру кулаками глаза и пересаживаюсь с кровати на кресло, держа в руке капельницу, и медсестра вывозит меня в холодный светлый коридор, где неулыбчивые врачи пишут что-то в блокнотах. Ученые – эксперименты. Ребра в груди сжимаются: а что, если все они лгут мне, обманывают меня? Что, если они нарочно вводят меня в заблуждение?

Мы продвигаемся дальше по коридору, а потом я оказываюсь перед комнатой с открытой дверью.

Она там.

Глаза закрыты, черные волосы веером лежат на подушке. Ей тоже делают капельницу.

– Пенни.

Такое впечатление, что мой мозг не знает, можно ли верить увиденному, тому, что она и в самом деле жива. По палате заметно, что Пенни навещали. Мягкие игрушки. Сделанные вручную открытки. Странные розовые цветы, которые, кажется, состоят из множества каких-то других цветов: крошечные лепестки крепятся на толстых зеленых стеблях.

Глубоко вдыхаю их запах.

– Пахнут они просто удивительно, верно? – приглушенным голосом говорит медсестра. – Их принесла ее мать, но я не знаю, как они называются.

Гиацинты. Это, должно быть, они.

И правда – они пахнут счастьем.

Ощущение счастья охватывает меня всего, и я чуть не плачу.

– Какая милая женщина – ее мать, – продолжает медсестра. – И тот маленький мальчик, он так любит свою сестру. Я уверена, они придут сюда, как только у него кончатся занятия в школе.

Николай и мать Пенни. Не могу дождаться, когда познакомлюсь с ними в реальной жизни.

Из какой-то другой палаты раздается звонок.

– Я скоро вернусь. – Сказав это, медсестра бежит туда, и дверь за ней закрывается.

Какое-то время я просто смотрю на Пенни издалека, но затем подъезжаю к ее кровати.

Я смотрю на нее, и сердце у меня замирает.

Она такая худенькая.

На лице резко выступают кости, кожа восковая и лишенная красок.

Но она жива.

Она жива, и мы действительно здесь. Не только в моем воображении, но и в реальности.

Я снова шепчу ее имя, будто это единственное слово, которое я способен произнести. Ее ресницы дрожат. Я так счастлив, что почти не в силах вынести этого.

Ее глаза распахиваются – яркие подсолнухи вокруг черных зрачков.

Улыбаюсь так широко, что больно щекам.

– Привет, Пенни.

Она моргает, словно ей мешает видеть туманная дымка, а потом садится, больничная пижама не может скрыть, до чего же она