Шестьдесят

Я остаюсь один в темноте и ничего не чувствую, кроме страха.

Почему он это сделал?

Он может причинить ей боль.

Он уже поступал так с ней. Морил голодом. Подмешивал что-то в еду.

Он чуть не убил ее.

Внезапно вспыхнувшая ярость воспринимается мной как дар, знакомый и придающий сил.

Я весь горю, когда бросаюсь на стены, бьюсь головой о камень. Жар исходит из моей души – я уничтожу все, до чего дотронусь.

Это все длится до тех пор, пока под дверью не появляется полоска света и ко мне не возвращается страх, до основания разрушающий гнев.

Я слышу шаги.

Нет, шаги двух человек, спускающихся по лестнице.

Дверь распахивается. Закрывается.

– Пенни?

– Я здесь.

Лихорадочно ползу к ней, и мы заключаем друг друга в объятия.

– Я так боялся, что ты не вернешься. – И хотя я держу ее в своих руках, мне страшно, что она может раствориться в воздухе. – Что произошло? Он как-то обидел тебя?

– Со мной все хорошо, все хорошо. – И она шепчет: – Сайе… Я тоже тебя люблю.

Я чувствую горячие слезы на моем лице, или на ее лице, или на моем, или на наших лицах.

Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю.

Позже я спрашиваю Пенни:

– Чего он хотел от тебя?

Она какое-то время молчит, а потом:

– Он запутался. Не знает точно, кто ты. Хочет, чтобы ты был Дэниэлом.

– Но я не он.

– Да. Я сказала ему, что если он действительно любит тебя, то должен отпустить.

Прохожусь большими пальцами по ее бровям, глажу щеки.

– Мне очень жаль, Пенни. Мне очень жаль, что я не соглашался с тобой прежде. Если бы я…

– Значит, так было предопределено.

– Считаешь? Значит, то, что произошло, должно было произойти?

– Я верю, что Бог направляет нас.

– Но как это возможно? Откуда ты знаешь, что в происходящем сейчас есть Бог?

– Бог везде.

– Даже здесь?

– Особенно здесь.

Сначала у нас кончается еда.

У меня так сводит живот, что становится невозможным представлять, будто мы где-то еще.

А затем из крана перестает литься вода.

Во рту у меня сухо и липко. Подвал – раскаленный чайник без воды, но мы продолжаем держаться близко друг к другу, хотя от этого наша кожа становится еще горячее.

– Сайе, помнишь о фотографии Николая в моем телефоне? – Голос у Пенни одновременно безутешный и отчаянный, какого я никогда не слышал прежде. – Мне нужно увидеть ее по-настоящему. Мне нужно взглянуть в лицо Ники.

– Ты обязательно увидишь его. – Теперь мы живем в будущем времени. – Увидишь, я тебе обещаю.

Она пристраивает голову мне на плечо, и ее дыхание становится ровнее.

Я говорю снова и снова:

– Увидишь, обязательно увидишь.

Я просыпаюсь от того, что мне снится странный сон. Папа… Калеб… Бог… был здесь внизу, со мной.

– Сын… – Он прижимает к моим губам ложку овсянки. – Ешь. Тебе нужно поесть.

Я, весь дрожа, пытаюсь оттолкнуть его, но у меня слишком слабые руки.

– Скоро… – Он льет мне в горло воду и сок до тех пор, пока я не начинаю кашлять. – Это случится совсем скоро. – Он держит мои руки, шепчет настойчиво, глаза у него горят, но я не могу сжать его руки в ответ. – Пожалуйста, Дэниэл, ты должен сосредоточиться. Это наш последний шанс. Если это не произойдет сегодня – то не произойдет никогда. – И я слышу, как он поднимается наверх один, сказав мне, что все будет хорошо.

Но это неправда. Хорошо не будет.

Затрудненное дыхание Пенни нарушает тишину.

– Сайе… ты в порядке?

– Я больше не могу выносить это, Пенни. Мне кажется, я угасаю. Словно кто-то повернул телескоп другой стороной и все, что я вижу, становится меньше и меньше.

– Сайерс… – Она дышит тяжело, будто говорить ей очень трудно, но голос у нее сильный. Она прижимает губы к моему уху: – Ты падаешь… внутрь себя. Ты должен… стать больше самого себя.

Проснувшись, я тяну к ней руку:

– Пенни?

Она не отвечает.

Я сажусь и снова зову ее.

Ответа нет, только гнетущая тишина, от которой больно ушам. Паника опутывает меня как лианы, она сжимает мне горло. Пенни не должна была умереть. Просто она без сознания где-то здесь, в подвале. Встаю на колени и хватаю руками воздух. Я ищу ее везде.

Но Пенни пропала.

Я прижимаюсь щекой к полу подвала. Остались только мы с Дэниэлом.

Нет, остался только я. Только мое сердце, мое дыхание.

И я один должен найти ее.

Преодолевая головокружение, поднимаюсь на колени, ползу к стене и передвигаюсь по периметру, ощупывая руками стены. И внезапно падаю, словно стена куда-то подевалась.

Нет, это дверь открыта на лестницу.

Нужно встать, и когда мне кажется, что ничего не получится, я вдруг поднимаюсь на ноги, словно сам Бог поддерживает меня. Мне кажется, я плыву, словно он несет меня вверх. Чувствую, как меня обнимают Его руки, и слышу, как Он бормочет что-то успокаивающее.

Бог может бормотать?

Он ставит меня на ноги.

Я, качаясь из стороны в сторону, шепчу:

– Пенни?

Ответа нет, вокруг такая темнота, что я не вижу собственных поднесенных к лицу пальцев. Ноги трясутся, но я продолжаю идти вперед, забирая влево, пока не натыкаюсь на что-то холодное и металлическое.

Сейфовая дверь.

Она, должно быть, заперта, она всегда заперта.

Но дверь, словно по волшебству, открывается.

Я продолжаю идти, все дальше и дальше, проход сужается и делает крутые повороты. Я дохожу до следующей двери, и она, как и предыдущая, распахивается сама собой. Пробираюсь дальше, уже готовясь увидеть еще один коридор, еще одну дверь. Коридоры и двери почему-то не кончаются. Следующая комната такая огромная, что у меня кружится голова. Воздух здесь сладкий и чистый, и до меня доносятся какие-то звуки. Будто стрекочут сверчки.

И это не комната.

Это открытое пространство.

Я глотаю воздух. Это все по-настоящему?

Моргая, смотрю в бесконечное небо и вижу сияние миллиарда звезд. Вытягиваю шею, пытаясь обозреть весь мир сразу, и вдруг вижу полоску света. Потом еще одну и еще одну.

Метеоритный дождь.

У меня перехватывает дыхание.

Это прекрасно, так прекрасно, что я не способен осознать происходящее. Глубина неба, чернильно-черная, и звезды, такие большие и яркие, что кажется, до них можно дотянуться рукой. Вдобавок ко всему происходит совершенное чудо – падают метеориты.

Я смотрю, смотрю, смотрю – и тут слышу надломленный голос:

– Не понимаю. Не срабатывает. Мы не возвращаемся туда, откуда пришли.

Вижу перед собой очертания человека.