— Дерьмо, — буркнула Алиса на вейп, — для гомиков. Я нормальные сиги экономлю. До пятницы невыездная, а в этой дыре фиг достанешь табак.

— Дай мне, пожалуйста.

Женя затянулся, закашлял надсадно.

— Школота!

— Не в то горло попало…

— Ночью убегать не вариант, — сказала умудренная Алиса Оле, ладонью разгоняя пар. — Хотя… есть один способ.

— Лучше вообще не убегать, — заметил Женя, откашливаясь.

Алиса окольцевала рукой его шею, взъерошила нестриженые патлы. На внутренней стороне ее предплечья Оля различила татуировку: пылающее сердце.

— Добби! Ну если надо человеку! Наш долг — помочь ему.

Кирилл смаковал полусладкое вино и благостно улыбался.

«Красивая у него улыбка», — невольно подумала Оля.

— Я бы тоже сбежала, — вставила Соня, облизывая пальцы.

— Только между прутьями ограды не пролезешь, да?

Оля удивлялась, что Соня не обижается на злые уколы подруги.

— Сонь, — промолвил Кирилл серьезно. — Мы бы все сбежали. Кроме Добби…

Оля поглядела вопросительно на Женю. Тот пояснил, откидывая со лба челку:

— Я победил в конкурсе и получил грант.

— То есть, — спросила Оля, — ты тут добровольно?

— Магия! — закатила глаза Алиса. — Она говорящая!

— Ну да, — кротко ответил Женя. — На самом деле тут круто. Взять картины. Все считают, что это — дешевая мазня, но мы с Игорем Сергеевичем выяснили: их автор — Яков Всеволодин, российский художник, он дружил с Бенуа и Серовым…

— Херовым, — сказала Алиса.

— …А панно делал по заказу хозяина известный петербургский мастер Иван Странник. Он был одним из немногих русских пассажиров на «Титанике».

— Выжил? — заинтересовался Кирилл.

— Не-а.

— Да хоть Ди Каприо, — не впечатлялась Алиса. — Уродство же.

— На вкус и цвет… или вот, лес. Можно изучать лесных обитателей…

— Мой папа был биологом, — сказала Оля. — Он исследовал древних моллюсков.

— Круто! — воскликнул Женя.

Алиса демонстративно зевнула.

— Им плевать. — Женя окинул взором ребят. — Им дают уйму возможностей. Учись! Развивайся! А они только жалуются.

— Добби. — Кирилл пододвинулся к Оле. — Че ты ей на уши присел? Ольчик, если он будет тебя доставать, обращайся ко мне.

«Какой же он… — Соня мысленно подбирала слова. — Сладкий, как вино и клубника. Аппетитный. Какие у него кисти красивые…»

Она ела яблоко и пожирала Кирилла глазами. Знала, что он в жизни не обратит на нее внимания, кое-как смирялась с этим, но с собой ничего поделать не могла. Ревность накатывала волнами, потрошила, заставляла сипеть сквозь стиснутые зубы.

А не было бы лишних килограммов? Жирных боков, целлюлита, мерзких складок? Запал бы на Соню Карбышеву Кирилл? Обнял бы, прикоснулся к нежной коже губами, взял на руки?..

— Ты про способ говорила, — напомнила Оля.

Алиса наклонилась вперед.

— Короче, записывай. Утром во время первого урока приезжает машина с продуктами. Отсосешь у водителя — он тебя подвезет.

Кирилл, Женя, Соня рассмеялись дружно.

— Ха-ха, — кисло сказала Оля, но через мгновение улыбнулась.

— Ну или можно спрятаться в кузове, — закончила Алиса. Она прихватила со стола стаканчик и протянула Оле. — Но это слишком просто.

«К черту! Почему бы и нет?»

Помешкав, Оля взяла стакан. Вино было терпким, душистым, с привкусом абрикосовой косточки.

— За нашу тюрьму! — провозгласила тост Алиса.

* * *

В чащобе заухала траурно сова. Крикнула крылатая и пернатая охотница, атакуя мышь-полевку.

С картин забытого художника Якова Всеволодина…

(он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом году: приставил к горлу канцелярский нож и разрезал себя от уха до уха)

…взирали арлекины, псы и мертвяки.

Артем прошмыгнул под приколоченной доской, телом растолкал пластиковый занавес… и очутился в северном крыле.

— Сыночек, — выдохнули огромные легкие.

Перед мальчиком простиралось царство теней. Большинство окон было закрыто ставнями. В слабых лучиках лунно-фонарного света кружились пылинки. Потолок вздымался над головой, весь в наростах, в коконах мрака. Бесформенные ульи громоздились по углам. Под подошвами хрустел мусор. Мешки… строительные леса… висящие полотна полиэтилена… Опешивший Артем обшаривал глазами пространство. Рука сжала дверной косяк. Он боялся, что, как только отпустит опору, мрак засосет его в свою пасть.

Северное крыло ухало совой, кряхтело, шипело. Капли гулко разбивались о пол. Паркетины торчали, как клавиши взорванного пианино. Были еще портновские манекены — безрукие, безногие, безголовые. Нагоняющие жуть болванки на штырях. Наверняка были и крысы…

— Сыночек…

Полиэтилен шелохнулся.

Артем подумал, что это паук имитирует мамин голос. Глупая, глупая мысль, но она прилипла репейником…

Как можно спутать?

— Мамочка!

Его тоненький писк взбудоражил источник шороха. Зашуршало сильнее, громче, ближе. Тени затанцевали. За мутной пленкой проступила фигура. Высоко поднятые плечи и прижатые к туловищу руки, щупальца, беспокойно снующие по полиэтилену.

— Я здесь…

Пальцы Артема отклеились от дверной коробки.

Мама звала. Мама хотела обнять сыночка — он прижмется к ее животу, они снова будут вместе — навсегда. Артем отведет заблудившуюся маму к Оле. Сестра засмеется — все наладится…

За колышущимся полиэтиленом нескладная женщина выпростала тощие руки.

Доски пищали и разъезжались, как подтаявшие льдины.

Артем достиг лесов, откинул завесу.

Неужели он принял за маму мешок с цементом?

Артем завертелся.

— Малыш… мальчик мой, помоги мне…

Голос доносился из-за закрытых дверей у лестницы — такой же, какая была в холле. Рваный и грязный палас стекал по ступенькам. Ткань сгнила. Паутина опутала балясины, густая, инкрустированная дохлыми мухами и тараканами. Артем двинулся навстречу голосу и тихой мелодии. Колыбельная — мама никогда не пела такую… тоскливая, вязкая, как подтаявшая на солнце жвачка… окутывающая…

Артем схватился за медный набалдашник ручки. Дверь не поддалась. Мама заскулила в темноте, заскребла когтями по полотну.

— Я сейчас… мамочка… Сейчас…

Строительные леса накренились и грохнулись, взвив тучу пыли. Женщина, стоявшая в углу, не была его мамой. Кошмарные дыры глаз сочились жирным мраком. Ржавые ножницы трижды щелкнули в суставчатых пальцах.