Гейл села на пассажирское сиденье. И в самом деле что-то в этом есть. Простая панель приборов, разделенное пополам лобовое стекло… Она прекрасно понимала ностальгический припадок мужа.

– Но в гараже же… – начала было и тут же осеклась. Посмотрела на его лицо, на выражение глаз – совершенно ясно, что перед его внутренним взором мелькают незабываемые картины детства. Яркие, цветные… Пройдет совсем немного времени, и экран потемнеет.

У них только два дня. Потом – пустота и мрак.

– Мы можем поставить его в летнем доме.

– Летняя машина! – совершенно по-детски рассмеялся Роберт. – Значит, мама с нами? Но что мы будем делать с “летней машиной” в Массачусетсе, с бесконечными погодными капризами?

Пол постучал в окно, Роберт поспешно опустил стекло.

– Состояние отличное, – сказал Пол. – Кстати, можно зарегистрировать его как антиквариат. Там полно всяких преимуществ.

Роберт кивнул и повернулся к Гейл:

– Я же понимаю… Ты наверняка удивляешься – что за дурацкая затея.

Она еще раз глянула на приборную панель, отделанную полированным деревом с такой замысловатой текстурой, что сразу подозреваешь имитацию. Огромные циферблаты спидометра и указателя оборотов. На пробег даже не глянула, сразу видно – машина либо с ничтожным пробегом, либо любовно и тщательно восстановлена. Таких энтузиастов с каждым годом становится все больше. Ароматическая елочка распространяет запах ванили – в те годы на них была мода, – а за зеркалом пучок перьев экзотических птиц, наверняка что-то вроде ловца снов. Хорошие сны, согласно поверью, легко находят дорогу, а плохие застревают в перьях. Вообще-то странная затея – кому придет в голову спать за рулем?

Роберт так и не снимал руки с рычага переключения передач. Она накрыла его руку своей и улыбнулась:

– Хорошая машина лишней не бывает.

Глаза его блеснули.

– Я так и знал, что тебе понравится.

Роберт прав. Она тоже начала невольно вспоминать детство – тогда все машины выглядели примерно как эта. Мода на огромные корабли пустыни еще не появилась, появится в пятидесятых. Этот красавец сделан семьдесят пять лет назад. Ровесник. Но он такой же, как и тогда, – а она сама? Если вдуматься, и она тоже. Та же девочка. Лицо в зеркале меняется, а глаза нет. Вернее, глаза тоже меняются, а выражение остается прежним.

На душе стало тепло – ведь с Робертом происходит то же самое. Господи, сколько раз она пыталась его изменить! Даже не столько пыталась, сколько хотела, чтобы он изменился. Роберт слишком много работал, был молчалив, разумен, бесконфликтен. Но как только он и взаправду изменился, ей стало жутко. Так, наверное, чувствует себя ребенок, впервые в жизни увидевший пьяного отца. Чужая мимика, чужой голос – и человек внезапно становится незнакомцем, от которого неизвестно что ожидать. Болезнь сделала с Робертом то же самое, только в тысячу раз хуже. Началось с мелочей: внезапная потеря концентрации, забывчивость, но главное – взгляд. Взгляд стекленел с каждым днем, и ей казалось, что еще немного, неделя, месяц – и он, оставаясь сравнительно здоровым, исчезнет из жизни.

А сейчас Гейл была уверена – нет, она вовсе не хотела, чтобы он изменился. Даже в те далекие годы взаимной, как это теперь называют психологи, притирки. Должно быть, это и есть неоспоримый признак любви – любят не за что-то, а несмотря ни на что. Со всеми мелкими недостатками, с капризами, с нежеланием следовать слепленному тобой из фильмов и книг образу. Раньше Гейл этого не понимала, не осознавала, что именно эти мелочи и составляют основу совместной жизни в любви и доверии. А сейчас она краем уха прислушивалась к беседе, которую муж завел с Полом, – о Трумэне, о забастовке сталеваров. Тогда было не понять, кто же правит бал – Вашингтон или профсоюзы, сказал Роберт, и она подумала, что готова сидеть и слушать его дни напролет.

Вспомнила, какой страх ее охватил, когда она подметила первые признаки болезни, вначале почти незаметные, а для чужого человека, возможно, и вовсе незаметные, но не для нее. А теперь… нет, никакой опасности от него не исходит. Роберт не станет злодеем только потому, что какой-то псих зарезал нескольких своих товарищей в доме престарелых.

Рубашка на спине немного помялась, бумажник, как всегда, оттопыривает задний карман джинсов. Лысина на затылке, отвисшие мочки, старческая пигментация на руках, но человек-то он все тот же. Достаточно глянуть на него за рулем этого ностальгического кабриолета.

Она откинула голову на подголовник. Страх исчез, как и не было.

Гейл закрыла глаза.

* * *

– Производители стараются уменьшить расходы, – заключил Сами.

В руке пачка распечатанных статей. Одну из них, не успев открыть дверь, положил на стол и прихлопнул ладонью:

– Смотри. Вот состав кормовых пеллет. Они действуют по сезону. Летом – сплошная кукуруза. Осенью – размельченные орехи, вместе со скорлупой. Скорлупы, подозреваю, раз в десять больше, чем орехов. И что самое забавное – мышки понимают! Весна – значит, пора заводить потомство, и это при том, что они не видят дневного света уже в двухстах поколениях. Откуда они знают, тепло на улице или холодно? Темно или светло?

– Ну хорошо. – Адам пробежал глазами название статьи. – А ты что, этого не знал?

Сами торжественно протянул следующий листок:

– Инсула. Грецкие орехи влияют на инсулу.

Адам послушно взял распечатку из Science и начал читать.

Ну да, желтые пятна на МРТ-картинках указывают на изменения.

Через три минуты он отложил статью.

– Здесь речь идет только о голоде. Это же связано с ожирением.

– Да-да, да-да… да посмотри же до конца! И сравни с нашими результатами. Норадреналиновое ядро уменьшается, адреналин зашкаливает. А теперь ты стимулируешь инсулу…

Адам дочитал и ненадолго задумался.

– Мне кажется, притянуто за уши.

– Это же необязательно орехи, черт бы тебя подрал. “За уши”! В нашем случае это может быть все что угодно.

Возбуждение Сами вызывало удивление – все остальные, от руководства до помощников лаборантов, пребывали в унынии, если не в депрессии. Вся лаборатория.

– Что ты хочешь сказать? Что они съели что-то не то, эти безумцы? Это же невозможно проверить! Ты же не предлагаешь выкопать трупы из могил и подвергнуть исследованиям содержимое их желудков.

– Я ничего такого не говорю…

Типичный Сами. Наука – игра; друзья, знакомые – игра. Вся жизнь – игра. Есть такие ученые, все ставят под сомнение, в том числе и саму науку. Земляки Декарта ни во что не верят, пока не убедятся сами. Даже если получены ответы на сто вопросов, вцепляются в сто первый, неотвеченный.

– Но глянь – сегодня