нашей семьи, оплакивает утрату своего доброго имени, которое тем больше тускнеет, чем дольше сын его не возвращается карать убийц.

– Все знают, как мы его подвели.

Георгос яростно мотает головой.

– Никого ты не подвела. Ни ты, ни Орест. Ничего такого не имелось в виду. Клитемнестра предала Агамемнона, и только ее осудят за его страдания.

– Как же им не судить и нас тоже? – Слышу сама, что срываюсь на крик. – Мой отец изнывает в подземном царстве, отчаянно нуждаясь в правосудии, не свершившемся до сих пор!

– Ты в этом не виновата.

– Он не может обрести покой, – шепчу я, и Георгос обнимает меня. А лучше бы не обнимал. Не хочу утешения. Ведь отцу моему утешения не дано, лишь горькая жажда мести, муки хуже доставшихся Танталу, стоящему посреди того одинокого озера.

Поднявшись на заре, стою в дверях, гляжу на тающие в тусклом небе звезды. Он подходит сзади, кладет руки мне на плечи, но, не чувствуя ответного движения, никакого отклика, вздохнув, отступает. Из головы не выходит та яма, у которой тоскует призрак отца. Устало возвращаюсь в дом, ищу во тьме нож, нужный мне только для одного. Георгос, чувствую, следит за мной, а я отсекаю лезвием, сначала натянув, прядь волос. Вижу неровные, рваные кончики и испытываю злое удовлетворение: ну и одичалый у меня, наверное, вид! Много лет уже служанка не расчесывала моих волос, не хлопотала над моим нарядом, пытаясь превратить меня в кого-то другого. Платье мое теперь невзрачно, волосы спутаны, а я упиваюсь этим, ведь, увидев меня, вокруг шепчутся: до чего же Клитемнестра довела свою дочь, как позволяет ей жить! Гнушаясь жалостью прочих женщин, о своих страданиях им не рассказываю, и они уверены, что это мать выдала меня за простолюдина, дабы изгнать из дворца, удалить из семьи. В добровольный мой уход никто в жизни не поверит.

– Опять пойдешь с приношением в гробницу?

Тон Георгоса спокоен, выдержан.

– Мой отец мертв. И большего я для него сделать не могу.

– А когда срежешь все волосы, что будешь делать?

– По-твоему, мне уже не следует чтить его память?

– Конечно, следует. И я его память чту.

– Почему тогда не одобряешь?

Вид у него совсем усталый.

– Зря я позволил тебе услышать этот рассказ об Агамемноне в подземном царстве. И мне об этом тяжко думать.

Опускаюсь на табурет напротив него.

– Ты ведь и рассказал мне правду о моей семье. Кто мы есть, что вынесли и как были прокляты. Боги не простят нас, пока все не исправим. Не заставим убийц поплатиться.

Он опускает глаза, глядит в стол.

– Уже не уверен в этом.

Выдыхаю со свистом.

– То есть?

– Этого ли хотят боги? Удовлетворятся ли, если поступим так?

– Не понимаю.

– Это проклятие омрачило всю твою жизнь. Из истории своего рода ты усвоила, что за кровь надлежит платить кровью. А я всю жизнь пахал, возделывал землю, принадлежавшую твоему отцу. И от своего отца узнал, что все на свете умирает, а потом возрождается, сначала мы сеем, потом пожинаем плоды. Что времена года чередуются равномерно и за каждой зимой, даже самой суровой, непременно следует весна. – Он расправляет плечи, садится прямей. – Круговорот всегда разнообразный, но неизменный. Так и с твоим родовым проклятием. От самого Тантала твои предки поступали друг с другом одинаково. Вначале ужасающее злодеяние и непереносимая боль, потом безудержная месть, и дальше по кругу. Знаю, это нелегко постичь, как в яростную бурю нелегко представить, что мертвая земля однажды снова родит хлеба. Однако так и будет, так бывает всегда.

– Но если не отомстим, если брат оставит убийц нашего отца безнаказанными, что сделают боги тогда? Это наш долг. – Сжимаю в кулаке отстриженную прядь волос – то единственное, что способна дать отцу в отсутствие Ореста. – Выходит, жена может убить мужа, а узурпатор – захватить трон и оба – избежать расплаты? Разве это не оскорбляет и богов, и наш род – да все и вся?

– Но где же этому конец? – Его запальчивость даже пугает. Таким я Георгоса еще не видела. – Неужели не видишь, что все это длится, повторяясь снова и снова? Боги требуют справедливости, а страдаем каждый раз мы.

– Ну а что нам, по-твоему, делать?

– Будь счастлива, и все. – Потянувшись через стол, он берет меня за руку. – От матери с Эгисфом ты освободилась. Живи от них независимо.

Я отдергиваю руку.

– Из-за них мой отец мертв.

– У многих мертвы отцы, Электра.

Примерно то же самое я бросила когда-то Клитемнестре. Выплюнула тот же упрек: многие матери теряют дочерей, такое сплошь и рядом случается, так почему для нее смысл жизни свелся к мести? Досадливо ерзаю. Ненавистно вспоминать, что я ее дочь, а значит, у нее всему и научилась.

– Может, у них зато есть другая родня, – говорю я наконец. – А я и брата потеряла. Все потеряла.

– Мы отправили Ореста к дяде его, царю, – говорит Георгос. – В безопасное место, где тоже можно счастливо жить.

Меня охватывает раздражение.

– Откуда нам знать? Даже если он живет как царевич, разве это – залог безопасности? Вдруг конь на охоте сбросил его, или пронзил рогами вепрь, или вылетел он из колесницы на скачках и раздавлен колесами? Или забрала его болезнь, ведь от чумы никакие богатства не излечат. Он, может, в земле уже, погребен без прощального прикосновения сестры.

А не погиб, добавляю я, но про себя, так, может, слишком наслаждается роскошной жизнью, чтобы подвергать ее опасности. Подобно никогда не перечившей матери Хрисофемиде, которая так уютно спряталась за спиной богатого мужа и никогда бы не отважилась, как я, переносить тяготы. Мы не виделись со дня ее свадьбы, с тех пор как супруг увез Хрисофемиду к себе во дворец, далеко отсюда, разлучив нас, а значит, не оставив мне никакой возможности убедить ее занять мою сторону, как и положено сестре. Она тоже все равно что мертва, все они тлеют в земле, а Клитемнестра тем временем, смеясь, попивает вино с человеком, облачившимся в одежды Агамемнона, воссевшим на трон Агамемнона и взявшим в руки его скипетр.

– Знать неоткуда, это верно, – говорит Георгос. – Но ты-то жива, а жизнь твоя проходит мимо. Ты как Атлант, неспособный пошевелиться под чудовищным грузом небосвода, застыла на месте и ждешь, когда придет Орест и снимет его с тебя. – Печаль его почти осязаема. – Но я здесь, я рядом, как и всегда, и могу разделить с тобой это бремя, если позволишь. Если сможешь с ним расстаться.

И слушать этого