— А как вы узнали о смерти Фурсенко?

— Понимаете, я с некоторых пор стала замечать, что за мной кто-то следит. Сначала решила, что это паранойя — из-за беременности, — но потом поняла, что не ошибаюсь: один и тот же человек встречается мне в разных местах. Однажды мне даже показалось, что он хочет подойти, и я… я убежала.

— Может, поговорить хотел?

— Поздним вечером в безлюдном переулке? Вы, наверное, издеваетесь!

— И в мыслях не было. Сможете его описать?

— Знаете, лицо ничем не примечательное, без особых примет… Среднего роста, в куртке с капюшоном. Это все!

Антону вдруг пришло в голову, что Яну Четыркину толкнул под машину похожий человек. Совпадение? Вряд ли! Если Коробченко говорит правду, она последняя, кого неизвестный убийца еще не убрал со своего пути: три женщины погибли из-за того, что согласились помочь Джамалии в осуществлении ее мечты!

— Зачем вы позвонили адвокату? — задал вопрос Антон. — Рассказать, что вас кто-то преследует?

— Да. Я даже подумала, не его ли это проделки?!

— Вы решили, что Фурсенко мог отправить кого-то следить за вами?

— Глупо, да? Но по телефону мне сказали, что адвокат умер, и я испугалась по-настоящему!

— Вы предположили, что его убили?

— Да! И этот мужчина, который за мной ходит — я поняла, что мне нужна защита, ведь меня тоже могут…

— Предположим, вам не показалось. С чего вы взяли, что преследование связано с будущим ребенком?

— А с чем еще-то? Врагов у меня нет, долгов — тоже… во всяком случае больших. И Джамалия погибла!

— Убийца под арестом, — напомнил Шеин.

— А адвокат?

— Я уже сказал, что его смерть не была криминальной. Мужчина в возрасте, слабое сердце — так случается, ничего не поделаешь. Не понимаю, почему вы решили, что кто-то может преследовать вас из-за будущего ребенка?

— Джамалия говорила, что родственники не обрадуются, если у нее появится наследник. Правда, она никого не ставила в известность — во всяком случае я так думаю. Но за мной точно кто-то ходит, и мне не кажется, я абсолютно уверена, что этот мужчина вовсе не побеседовать со мной желает. У него что-то плохое на уме, и я до смерти боюсь, ведь нет никого, кто мог бы меня защитить… Вы мне поможете?

— Непременно. У меня будет к вам еще пара вопросов, а потом мы займемся обеспечением вашей безопасности, идет?

* * *

Лева Горин был единственным медбратом в больнице, остальной средний медицинский персонал состоял исключительно из особ женского пола. Лева Горин работал в отделении Мономаха. Работал отлично. Больше всего Мономах ценил его умение общаться с пациентами. Отчасти это объяснялось тем, что вырос и выучился он в Израиле, где средний медицинский персонал проходит подготовку не в колледже или училище, а в университете, и там преподаются особые дисциплины, включая этику общения с больными. Медсестрам и медбратьям внушают, что пациенты — люди, испытывающие физические и моральные страдания, а посему и относиться к ним нужно по-особому. Нельзя грубить, хамить, ругать, нельзя даже обижаться на них, так как они априори находятся в измененном состоянии сознания. Мономаху в молодости довелось несколько лет проработать в Израиле, и он знал, что в этой стране медсестра или медбрат — уважаемая и престижная профессия. Израильские медсестры умеют делать многие манипуляции из тех, что делают врачи. Они приучены принимать решения в экстренных случаях, если врач по какой-то причине недоступен. Они проявляют инициативу и нередко от них зависит жизнь пациента в первые часы после поступления в медицинское учреждение. И все же Лева Горин оказался из тех редких людей, которых тянет на родину вопреки всем благам и перспективам, которые открывались перед ним в Земле обетованной. Четыре года назад, принимая парня на работу, Мономах попросил его объяснить свой выбор. И Лева ответил, что, несмотря на то что приехал в Израиль в возрасте восьми лет, в совершенстве владеет ивритом и отслужил в армии, он остается для местных «этим русским». В Израиле полно россиян, но они в основном общаются между собой, а коренные израильтяне стараются с ними не смешиваться. Подобное отношение мешает в карьере, да и в повседневной жизни. Многие пришлые израильтяне этого не замечают. Или делают вид, что не замечают. Или, во избежание столкновения с неприязненным отношением, стараются не вылезать за рамки своего круга, дабы не встречаться с теми, кто, вопреки всему, продолжает считать приехавших из России евреев чужаками. Но Лева воспринимал ситуацию болезненно. Поэтому, закончив курс медподготовки и проработав шесть лет в одном из лучших госпиталей Тель-Авива, он вернулся в Питер, оставив в Израиле довольных тамошней жизнью родителей и замужнюю сестру. Дела его пошли хорошо, и Горин прекрасно себя чувствовал — за исключением случаев, когда не самые культурные и образованные сограждане, желая оскорбить, напоминали Леве о том, что он — еврей. Строго говоря, евреем он не был — им был его отец. Всем, кто немного читал или хотя бы слышал об Израиле, известно, что национальность там определяется по матери, а она была русской как минимум в пятом поколении. Лева был оптимистом и пошучивал, что он — свой среди чужих и чужой среди своих. Тем не менее он не жалел, что вернулся.

И вот сейчас этот самый Лева Горин сидел перед Мономахом с выражением крайнего недовольства на лице. Самым неприятным было то, что Мономах отлично знал, откуда взялось это недовольство.

— Ты получил зарплатную распечатку, — констатировал он прежде, чем медбрат открыл рот.

— Сняли все надбавки! — пожаловался Лева. — Мне платили за то, что я сертифицированный медбрат высшей категории, за дипломы, за дополнительную практику и так далее. Куда все делось-то?!

— Боюсь, не смогу тебя порадовать, — со вздохом ответил Мономах. — Судя по всему, этот шаг — очередной этап наступления на наше отделение.

— Все так плохо? — нахмурился Горин.

— Даже хуже.

— Мне казалось, что после скандала в приемной отделения Муратова скинут! Что должно произойти, чтобы его сняли с должности?

Мономах считал, что обсуждать начальство с подчиненными — последнее дело, но почему-то в отношении Горина решил отойти от своих принципов. Может, просто настал момент, когда он почувствовал необходимость выговориться?

— Смерть пациента — слишком незначительная причина для увольнения главврача, — пробормотал Мономах, качая головой. — Муратова даже не было в больнице! Полно людей, на которых можно спихнуть вину за этот инцидент — дежурный врач, медсестры, санитары… У главного высокие покровители. Закон природы: сильные едят слабых и крайне редко давятся пищей!

— И что вы намерены делать? — с беспокойством поинтересовался Лева. — Он же не может вас уволить?

— Не может, — согласился Мономах. — Но в его власти сделать так, чтобы я не смог остаться.

— Неужели вы позволите ему победить?