связь с международным научным сообществом. Письма почти не доходили, а недавно, посещая Копенгаген, Краков и Будапешт, чтобы прочитать «лекции о культуре», он обнаружил, что ученые становились необъяснимо враждебными, когда он появлялся в сопровождении своих нацистских кураторов.

Едва ли не единственное, что радовало Гейзенберга тем летом, был клуб «Среда». Туда входило около 20 немецких аристократов (дипломатов, финансистов, известных профессоров), которые с 1863 г. каждую вторую среду собирались в Берлине для обеда и неформальной лекции; затем они напивались и пели песни своей молодости. Короче говоря, это был клуб однокашников – именно то, что иногда требовалось все еще жившему в душе Гейзенберга юноше, чтобы поднять настроение.

Однако, к удивлению Гейзенберга и всех остальных, за годы войны клуб заматерел и стал чем-то более благородным – средством разрядки для людей, недовольных режимом. Там они могли расслабиться без опаски, и к 1944 г. встречи превратились в крамольные сходки с насмешками в адрес Гитлера («Шимпански», как они его называли) и его приспешников. Кое-кто из более смелых членов клуба даже заикался о свержении фюрера, а некоторые из них осторожно делились этой идеей с Гейзенбергом. Он, конечно, не воспринимал их всерьез, но такие разговоры приободряли его. Это были разумные люди – люди, которые, так же как и он, любили Германию и презирали Гитлера, люди, которые понимали: одновременно желать, чтобы Германия выиграла войну и при этом нацисты каким-то образом ее проиграли, – это не дурацкая блажь, а единственно здравый подход.

Все первое полугодие 1944 г. у Гейзенберга, занятого переездом на юг и исследованиями урановых машин, оставалось мало времени для посещения «Сред». Так что он с большим нетерпением ждал встречи 12 июля, которая должна была пройти в его институте. В тот вечер он подготовил лекцию о ядерных процессах внутри звезд и собрал в институтском саду свежую малину на десерт. И в кои-то веки во время войны все прошло именно так, как он надеялся. Лекция имела успех и сопровождалась интересной дискуссией о военных и политических последствиях использования ядерной энергии. Затем они с друзьями по клубу выпили прекрасного вина и отлично провели время, распевая, громко споря и отпуская шуточки про разных Шимпански в Берлине.

Неделю спустя, днем 19 июля, Гейзенберг все еще пребывал в хорошем настроении. Он составил официальный протокол встречи и завез его одному из членов клуба, а затем направился на вокзал, собираясь уехать ночным поездом на юг на встречу с семьей. Должно быть, это было приятное путешествие: впереди живописная сельская местность, позади напряжение от исследований. По прибытии в пункт назначения его ждала двухчасовая прогулка по горной дороге до семейного шале, поэтому он подхватил свой багаж и отправился в путь.

Через пару километров он догнал молодого солдата, тянувшего тачку. Гейзенберг бросил в нее свои сумки и предложил помощь. Они, вероятно, обменялись любезностями, после чего солдат сообщил оглушительную новость: сегодня кто-то покушался на жизнь Адольфа Гитлера.

Позже выяснилось, что заговор под кодовым названием «Валькирия» был невероятно близок к успеху. Тридцатишестилетний немецкий полковник пронес на встречу с Гитлером портфель с бомбой и поставил его рядом с фюрером. Но другой офицер ненароком передвинул портфель, чтобы освободить место для ног, и затолкал его под массивный дубовый стол, который и поглотил бóльшую часть энергии взрыва. Гитлер потерял сознание, пострадали его брюки, но серьезных повреждений он не получил. Покушение даже приободрило Гитлера. Позже в тот же день он встретился с Муссолини и торжествующе показал дуче тлеющие руины в зале для совещаний.

Новость потрясла Гейзенберга. На память ему сразу же пришло пьяное бахвальство в клубе «Среда» – неужели его друзья говорили всерьез? Не окажется ли он сам теперь в опасности? Он осторожно спросил солдата, что тот думает о новостях. Это был напряженный момент для обоих: в Третьем рейхе никто никогда не делился своими чувствами с незнакомцами, по крайней мере в вопросах политики. Наконец солдат сказал: «Пора было что-то делать». Это все, что они осмелились сказать, но поняли друг друга достаточно хорошо.

В последующие дни Гейзенберг в своем шале слушал по радио новости, и все его страхи подтвердились. Несколько членов клуба «Среда» – люди, с которыми он обедал и кутил, люди, для которых он неделю назад собирал малину, – были названы главными заговорщиками и казнены. Последовали массовые чистки среди немецких специалистов: 5000 человек были схвачены и расстреляны, в том числе сын корифея квантовой физики Макса Планка.

Эмоции захлестывали Гейзенберга. Если гестапо свяжет его с клубом «Среда», пусть даже косвенно, он обречен. А он, черт побери, только что составил протокол последней встречи. Тем не менее полуночного стука в дверь не последовало. Никто даже не зашел задать ему вопросы. Возможно, заговорщики отказались назвать Гейзенберга. Возможно, вмешался друг его семьи Гиммлер. Возможно, Гейзенберга защитил его статус в Урановом клубе. (Сам Гитлер в октябре прошлого года наградил Гейзенберга крестом «За военные заслуги» I степени.) Какой бы ни была причина, репрессии Гейзенберга не коснулись. И, к ужасу ученых стран антигитлеровской коалиции, он перебрался из семейного домика в новую лабораторию на юго-западе Германии. Она располагалась в пещере около деревни Хайгерлох, и именно там ему предстояло построить свою самую мощную урановую машину.

Глава 45

Побег и сопротивление

Весной 1944 г. в Париже гестапо снова задержало Фредерика Жолио, и на сей раз все выглядело серьезно. Помимо обычных угроз и грубого обращения, его уволили с профессорской должности, что было зловещим знаком: подобные увольнения обычно предвещали отправку в концлагерь. Они обсудили ситуацию с Ирен и пришли к выводу, что ему нужно бежать, причем как можно скорее. Либо он исчезнет сам, либо его исчезновение обеспечат немцы.

Прежде всего нужно было гарантировать безопасность детей, и они решили, что Ирен должна вывезти их из Франции. К тому моменту она чувствовала себя гораздо более здоровой, бодрой и сильной благодаря длительному пребыванию в лечебницах. (Оттуда она прислала Жолио кокетливую фотографию в доказательство, что снова набирает вес, потерянный из-за болезни. «Я намереваюсь стать маленьким слоником», – писала она. Жолио радовался каждому ее килограмму: «Разрешаю тебе набрать еще немного. Люблю пышных женщин».) Выздоровление Ирен также ускорили новые лекарства – антибиотики.

В начале мая Ирен с детьми тайно уехали из Парижа в деревню неподалеку от швейцарской границы. Но вместо того чтобы немедленно бежать в Швейцарию, она приняла рискованное решение. Ее 17-летней дочери Элен предстояло сдать выпускной экзамен по физике, от исхода которого зависело, сможет ли она в будущем претендовать на научную специальность. (Эти изнурительные двухдневные контрольные работы были обязательны для французских старшеклассников, изучавших естественные науки, даже в военное время.) Поэтому Ирен отложила их бегство на целых четыре недели, до даты экзамена, а затем позволила Элен одной отправиться в соседнюю деревню, чтобы сдать этот экзамен. Ирен знала, как легко женщин выдавливают из науки, и – несмотря на войну – не желала допустить, чтобы такое случилось с ее дочерью.

Девушка, конечно же, успешно прошла испытание, закончив работу так быстро, что у нее осталось время вернуться к некоторым сложным задачам и решить их еще одним способом. В итоге месячная отсрочка оказалась удачей. В день окончательного отбытия в Швейцарию проводник вывел их к уединенной тропе, хорошо укрытой соснами. Для дополнительной безопасности он также направил нескольких разведчиков (собственных детей), чтобы те прокрались вперед и при отсутствии немецких патрулей подали сигнал, что путь свободен. Но их все равно могли бы схватить, если бы не тот факт, что Ирен, даже не подозревая о своем везении, решила бежать как раз 6 июня, в день высадки союзников в Нормандии, когда у немецкой армии были дела поважнее, чем поимка нескольких беглецов. Если бы семья попыталась бежать днем раньше, их вполне могли бы арестовать, днем позже – поймали бы наверняка, поскольку немцы перекрыли границу. Как бы то ни было, Ирен с детьми, словно научный аналог музыкальной семьи фон Трапп, выпорхнули на свободу.

В швейцарском городе Поррантрюи их