просто невозможно. Как бы Паш ни противился, ему пришлось отступить к Порт-д'Орлеан, чтобы дождаться французов.

Долго ждать ему не пришлось. Расспросив о джипах, усатый майор на блокпосту понял, что его надули, и сообщил об этом своему начальству, которое пришло в ярость: ох уж эти подлые американцы! Ничего не оставалось – нужно было наступать. Так уловка Паша опосредованно ускорила освобождение Парижа.

Стоя у Порт-д'Орлеан, Паш слышал, как подходят французы: радостные крики и аплодисменты на этот раз были уже не просто оглушительными, а напоминали землетрясение. Через минуту по площади покатились танки, и Паш, пропустив три машины, втиснул между ними свои джипы.

Его команда в течение нескольких часов держалась за танками, позволив им подавить основные очаги сопротивления. Затем, улучив благоприятный момент, отряд «Алсоса» отделился и двинулся к лаборатории Жолио. Четыре раза по ним открывали огонь с крыш, так что приходилось останавливаться. В какой-то момент они даже были вынуждены покинуть джипы и спрятаться в подъездах и за деревьями. (Щенок, по-видимому, просто где-то отлеживался.) На помощь к ним подоспело несколько храбрых французских ополченцев, так что люди Паша организовали контратаку и двинулись дальше, дом за домом пробиваясь вперед.

Рядом с Люксембургским садом Паша остановила другая группа французских повстанцев и предупредила, что впереди на перекрестке немцы разместили противотанковое орудие. Его снаряд, конечно, разнес бы джипы вдребезги, но Паш отказался развернуться, решив вместо этого прорываться. Безо всякой подготовки он и второй водитель врубили двигатели и пролетели перекресток на максимальной скорости. На полпути они услышали взрыв. Застигнутые врасплох немцы хоть и выстрелили, но снаряд разорвался где-то позади, не причинив джипам никакого вреда. Паш только ухмыльнулся.

В половине пятого вечера джипы въехали во двор перед лабораторией Жолио. Но радоваться было рано. Американцы были крайне насторожены, ведь в большинстве разведывательных отчетов Жолио изображался коллаборационистом: все эти немцы в его лаборатории – вдруг они и сейчас там залегли? Не для того члены «Алсоса» избежали гибели от винтовок и танков, чтобы погибнуть здесь! Как только они вылезли из джипов, вокруг тут же засвистели пули. Но стреляли сзади, с церковной колокольни, и, когда команда Паша открыла ответный огонь и отогнала стрелков, вокруг стало тихо. Через минуту по ступеням лаборатории спустился ассистент Жолио и приветствовал их.

Еще не совсем веря своей удаче, Паш прошел в кабинет Жолио, где великий ученый пожал ему руку, радуясь встрече не меньше, чем сами американцы. Жолио прекрасно знал о своей репутации коллаборациониста и опасался расправы. «Я боюсь за свою жизнь, – признался он. – Буду благодарен, если вы возьмете меня под защиту». Вот так «Алсос» заполучил одного из лучших в мире физиков-ядерщиков.

Паш и его люди были вне себя от радости. «Молния-А поразила Париж!» – закричал один из них, имея в виду эмблему «Алсоса», белую букву α с красной молнией. Пашу так понравилась эта похвальба, что он до конца войны использовал слова «Молния-А» в качестве оперативного позывного своей передовой разведывательной группы.

Чтобы отпраздновать свой триумф, «Молния-A» устроила в ту ночь настоящий пир. Как виновник торжества, Жолио сделал щедрый жест, отдав свою химическую лабораторию под кухню и позволив американцам готовить еду на газовых горелках и до раннего утра пить шампанское из мензурок. Трудно представить, чтобы Ирен потерпела такое вторжение, но Жолио всегда был бóльшим жизнелюбом, чем женщина, на которой он женился.

Следующий день оказался одним из тех дивных парижских дней, которые заставляют задуматься, как вообще можно жить где-то, кроме Парижа. Паш вспоминал «аромат жареных каштанов, золотисто-красные листья на деревьях… и симпатичных девушек на велосипедах, едущих по Елисейским Полям». В кафе звучала американская танцевальная музыка, запрещенная во время оккупации, и команда «Алсоса» была настолько воодушевлена происходящим, что провеселилась и всю следующую ночь. Позже Паш признался, что, явившись в новый штаб армии в Париже 27 августа, он все еще был «как в тумане».

Но ожидавшее его в штабе сообщение, «более шокирующее, чем взрыв бомбы», вмиг отрезвило его. Какой приказ он получил? Прекратить охоту на иностранных ученых и начать – на одного из своих людей. К его изумлению, целью «Алсоса» теперь стал Сэмюэл Гаудсмит.

Несколькими днями ранее Гаудсмит вылетел из Лондона на север Франции, планируя встретиться там с Пашем, чтобы отправиться вместе с ним в Париж. В своей обычной манере он ворчал на каждом этапе поездки. Из-за тумана вылет задержался на несколько часов, и Гаудсмит настолько проголодался, что ему пришлось просить бутерброды у сотрудников Красного Креста. Холодный металл ковшеобразных сидений самолета напомнил ему «горшки в детском саду». Шербур, первая остановка, состоял в основном из «палаток, казарм и грязи».

Он должен был встретиться с Пашем в Шербуре, но Бориса там не было. После нескольких часов и множества унизительных просьб Гаудсмит и несколько его спутников забросили свои 30-килограммовые вещевые мешки в грузовик и проехали более полутора сотен километров до штаба армии неподалеку от Ренна, чтобы продолжить поиски там. В каком-то отношении поездка была даже приятной: погода стояла великолепная, французы всю дорогу показывали пальцами V и кричали: «Vive l'Amerique!» При этом грузовику приходилось объезжать мины и разбомбленные машины. Затем Гаудсмит увидел несколько трупов, извлеченных из развалин домов; вид одного бездыханного, но прекрасного тела на носилках особенно врезался ему в память.

Они прибыли в Ренн намного позже, чем ожидали, и тут Гаудсмит обнаружил, что его вещмешок пропал. Либо его потеряли где-то по дороге, либо стянул ловкий французский вор. Он чувствовал себя подавленным. Первый день на фронте, и уже все потерял. Типичный волосатик. Гаудсмит подал рапорт о потере вещей и продолжил поиски Паша. Результата они не дали, и уже в сумерках его отправили на постой в полуразрушенную женскую школу. Ночь он провел, слушая стоны беженцев и пытаясь не обращать внимания на вонь переполненных туалетов.

Опасаясь, что Паш его бросил, на следующее утро Гаудсмит уговорил одного офицера одолжить ему джип с водителем для объезда обширной территории, которую занимал штаб, и близлежащих городков. Тут до него дошли слухи, что Паш уже в Париже и, вероятно, поймал Жолио. Несмотря на обиду, Гаудсмит мог только поспешить в Париж. Но в ответ на просьбы довезти его до столицы он слышал лишь одно: никаким ученым транспорт вообще не положен, тем более в Париж. В очередной раз он почувствовал, что был в армии чуть ли не самой мелкой сошкой.

Подобно Пашу чуть ранее, Гаудсмит должен был принять важное решение. Паш скептически относился к тому, что кабинетные ученые могут сделать что-то полезное для «Алсоса»: слишком уж они медлительны и боязливы. В недавнем письме другу он жаловался, что они могут «упустить парижский шанс, если Сэм не перестанет топтаться на месте», то есть не прекратит ныть и не проявит, черт побери, хоть какую-то инициативу. Гаудсмит не знал о письме, но, несомненно, чувствовал раздражение полковника и хотел доказать, что тот неправ. Более того, Гаудсмиту нужно было что-то доказать и самому себе. Впоследствии он вспоминал, как, разъезжая в машине в тот день, он «все больше психовал и злился, думая о той ответственности», что лежала на нем. Он так сильно хотел внести свой вклад в победу, сразиться с Гитлером, но его снова бросили и забыли, оставив, как вещмешок на обочине дороги. Он должен был попасть в Париж.

Все еще не имея конкретного плана, он прихватил автомобильную карту Франции и несколько походных пайков. Затем подошел к водителю, который расхаживал вокруг. Гаудсмит знал, что они не должны были покидать этот район, но в рукаве у него была пара трюков – по крайней мере, он читал о таких хитростях в детективных романах. Он спросил водителя:

– Какой именно приказ дал вам ваш командир?

– Он приказал отвезти вас, куда скажете.

Именно на такую двусмысленность и рассчитывал Гаудсмит.

– Хорошо, – сказал он. – Париж!

– Есть, сэр!

Если офицеру не хватило ума точно