И, отвесив глубокий церемонный поклон, преклонил колено, прижимая ладонь к полу.

Яннем смотрел на его черные волосы, стянутые атласной лентой, на голову, склоненную перед человеком, против кого он еще недавно боролся, не щадя никаких сил. Что они с ним сделали? Пытали? Уговорили? Или ни пытать, ни уговаривать не пришлось? Яннем внезапно заметил то, что от него укрылось во время их последней встречи. Там, в подземелье, было темно, и тогда Яннем не увидел длинных седых прядей, серебрившихся в волосах его брата. Его двадцатилетнего брата. Этой сединой он расплатился за пять дней, проведенных в карцере для магов.

«Это не они с ним сделали, – подумал Яннем, и ни одна мысль еще не причиняла ему такой боли. – Это с ним сделал я».

Однако он не шелохнулся. Не смог. Он приехал сюда, чтобы спасти своего брата, честь династии и, если повезет, спасти Митрил. Но нечего было спасать – не осталось Брайса, не осталось чести, да и Митрил скоро станет грудой камней.

Карлит протянул руку и милостиво махнул ею, позволяя коленопреклоненному принцу подняться. Брайс выпрямился. Слегка повернул голову к Яннему и сказал, все так же цедя сквозь зубы:

– Может, прекратишь уже маяться дурью? Не пора ли плюнуть на твою непомерную гордыню, Яннем? А то как бы она тебя не расплющила.

– Это не ты говоришь, – выдавил Яннем еле слышно, и тут Брайс обернулся к нему наконец, так что они оказались лицом к лицу.

И улыбнулся.

– Ты считал себя умнее всех. Уничтожал любого, кто был тебе ровней. Не говоря уж о тех, кто лучше тебя. И вот наконец остался в одиночестве. И как тебе там, на вершине мира, а, братец? Только недолго тебе на ней удалось продержаться. Согласен, это обидно.

В глазах Брайса теперь полыхало не просто презрение, а ненависть – столько ненависти, сколько Яннем в нем и не подозревал. Он едва удержался от желания отступить на шаг, в то время как другой его части хотелось попросту сгрести Брайса за это дурацкое жабо, встряхнуть со всей мочи и заорать ему в лицо. Яннем достаточно наворотил, но и то, что делал теперь Брайс, то, как легко он сдался, – это было неправильно. Это было… Яннем не мог даже сформулировать для себя, что именно здесь не так, он просто знал, что такое не должно, не может происходить. Только не с ними.

Будь проклята эта корона и все королевство Митрил за то, что сотворили с ними такое.

– Только не надо драться сейчас, молодые люди, – насмешливый голос императора Карлита заставил Яннема вздрогнуть, а Брайса – неохотно отвернуться от брата. – Возможно, вы у себя в горах решаете разногласия в кулачной потасовке, но Империя – оплот цивилизованного мира, и здесь мы иначе улаживаем конфликты. Король Яннем, приглашаю вас и вашего брата отужинать сегодня вечером со мной в приватной обстановке. Верю, что совместными усилиями мы уладим все недоразумения как между нашими государствами, так и между вами двумя.

…Император людей Карлит II действительно был весьма пресыщенным человеком. Он многое повидал, многое натворил, и слишком часто в его всемилостивейшей воле оказывались судьбы как отдельных людей, так и целых народов. Он считал себя недурственным политиком, и небезосновательно – за время его правления к Империи присоединилось немало новых доменов, орочьи набеги отражались с неизменным успехом, торговля и ремесла процветали, казна не оскудевала, а отношения с соседними государствами складывались лучше, чем когда-либо прежде. Карлиту удалось уладить давнее разногласие с Подгорным царством по поводу спорных земель у Ящерного хребта, и он стал первым человеком за многие тысячелетия, допущенным до аудиенции со Светлой владычицей в Гондолфине. Более того – умудрился закрутить там интрижку с принцессой одного из сильнейших эльфийских домов. Женщины, равно как вино и дурман, оставались неизменной слабостью императора, которую, однако, он никогда и никому не позволял использовать против себя. В несколько меньшей степени его интересовали войны – война всегда означает грязь, суету и лишние расходы, а Карлит любил предаваться пороку неспешно, в роскоши и довольстве. Он был великим ценителем плотских утех, чего никогда не скрывал и уж тем более не стыдился, и это делало его ближе к народу. «Слыхали, чего наш кобель опять учудил? Завалил в койку эльфийскую бабу из дома Алоэрен!» – «Из какого-какого дома?» – «Да хрен их разберет! Важен сам факт!» Примерно в таком вот духе обсуждались постельные подвиги императора, и в нем было достаточно самоиронии, мудрости и дальновидности, чтобы не пресекать болтовню, а, напротив, подпитывать аккуратно и своевременно распускаемыми слухами. Светлоликий, почти богоподобный император все же оставался человеком, оставался, в конце концов, обычным мужчиной – и за это в народе его любили. Находились, разумеется, и ханжи, которым претил его образ жизни – те составляли враждебную фракцию, которую, как Карлиту было хорошо известно, уже несколько лет тайно возглавлял его племянник Доркаст. Он мечтал устроить переворот, но вряд ли решился бы реализовать свои намерения – в первую очередь, разумеется, благодаря защитным магическим барьерам, не позволявшим причинить императору вред. Доркаст, однако, воображал, будто ему удается водить своего венценосного дядю за нос, и Карлита это забавляло: ему нравилось, когда люди выставляли себя дураками. С Доркастом, однако, пришлось бы разобраться рано или поздно, и Карлит заранее по этому поводу грустил. Все же проливать родную кровь среди людей считается и дурным тоном, и дурным знаком – так уж они, люди, устроены. У орков, к примеру, в этом отношении все гораздо проще.

Как бы там ни было, Карлит совершенно внезапно получил разрешение давно назревавшей проблемы – просто-таки на блюде с золотой каймой. Юный митрильский принц, столь же пылкий, сколь и удачливый, умудрился убить Доркаста в битве, которая сама по себе не должна был создать для Империи никаких затруднений. Получилось двойное оскорбление: поражение могучей имперской кавалерии от горстки пеших дикарей с пиками и вдобавок – башка тупицы Доркаста на одной из этих пик. Следовало отреагировать, и Карлит отреагировал. Дальнейшее развитие событий показало, что он все-таки нигде не просчитался и не допустил ошибки, с чем император себя и поздравил. Он избавился от амбициозного племянничка, свернул на корню войну, которой на самом деле вовсе не хотел, а теперь королевство Митрил готовилось упасть в его подставленную ладонь, словно спелый плод. И все из-за двух мальчишек, волею богов получивших королевство в свои неопытные руки и заигравшихся, как злые дети, бывает, заигрываются с мухами, отрывая им лапки. Эти двое мальчишек ненавидели друг друга, ненавидели люто – и отнюдь небезосновательно. При этом казалось особенно забавным их внешнее сходство: не зная, что между ними два года разницы, их, пожалуй, можно было принять за близнецов. То же упрямство, та же надменность, та же привычка скрипеть зубами от ярости – но сдерживаться до последнего, не давать гневу выход. Хотя Карлит ясно видел, что только свистни – и они вцепятся друг другу в глотки прямо в тронном зале, на глазах у всего императорского двора. Он даже отчасти сожалел, что не смог насладиться сам и развлечь своих любезных придворных столь пикантным зрелищем, как трактирная драка двух королевских особ. Но Карлит слишком чтил монархическую респектабельность как таковую, чтобы выставлять ее на поруганье при таком скопище свидетелей.