милого человечка с искренней и абсолютной любовью ко мне — Марины. Я часто ловил себя на том, что почти физически ощущаю на своей шее объятия ее крохотных ручек, вижу, как она, не отрывая своих распахнутых глаз, слушает мои стихи, невольно шевелит губами и в такт слегка покачивает своей ангельской головкой. Иногда я отчетливо слышал ее голос и обращенное ко мне «Шаса».

Говорят, что поэт пишет стих не просто так, а для конкретного человека, и я с этим согласен. Почти все свои стихи я писал для моего маленького ангела — Марины. Так получилось, что после истории с ее матерью я перестал видеться с ней, и не потому, что это невозможно было осуществить, нет, при желании можно было устроить, но я боялся этой встречи — за ней стояла неопределенность наших будущих отношений, поэтому в своем воображении я не хотел, чтобы Марина взрослела, для меня важно было, чтобы она оставалась тем чистым, любящим меня ангелом, которого я знал, любил и очень боялся потерять, что произошло бы, если бы я вернулся к ней. Иногда я случайно встречал ее в реальной жизни, видел, как она росла и менялась, превращаясь в красивую девушку, иногда ловил на себе ее вопросительные взгляды, но всегда отводил глаза и проходил мимо, я не воспринимал точнее не хотел воспринимать ее как мою Марину — шахтерское дитя, это была другая, для тогдашнего меня чуждая девушка, хотя и очень красивая.

* * *

Наступила очередная весна. Все вокруг ожило, зазеленело, зацвело, защебетало. Я не мог находиться дома, меня неудержимо влекла к себе природа. Все свое время я бесцельно бродил по парку, по берегам ставка, как будто что-то искал и не находил. Однажды я неожиданно для себя оказался возле глея, моего глея и он потянул к себе. Отчетливо помню первое, после длительного перерыва свидание с ним. Внешне все происходило, как прежде, я заранее, до захода солнца, поднялся на этот старый террикон, расположился на своем, обычном месте и с волнением стал ждать, вглядываясь в небесную даль.

Солнце, не торопясь спустилось к горизонту, потом медленно ушло за него пока совсем не скрылось, но к моему разочарованию, на небе ничего чудесного не происходило, ожидаемой вспышки зеленого луча не было, наступил вечер. Я ждал и наблюдал, как небо из синего плавно превратилось в серое, а затем в черное и на нем стали появляться звезды. Вот и все, мои ожидания оказались напрасными, день закончился. Было грустно. Я встал и медленно спустился вниз, слегка кружилась голова, на душе было безрадостно и пусто. Пустой автобус, с ярко освещенным салоном, стоял как прежде на остановке, как бы увидев, что я прохожу мимо, заурчал двигателем, лязгнул дверями и уехал.

Я с грустью посмотрел ему вслед: «Неужели это все прошло и больше никогда не повторится?»

На следующий день я уже без вчерашнего трепета, опять поднялся на глей и с радостью увидел, что мое место занято Додом. Он уже разложил мольберт и задумчиво глядя поочередно на небо и на холст, привычными движениями готовил кисти. Рядом с мольбертом на земле стоял знакомый «огнетушитель» и уже отпитый стакан с вином. Увидев меня, Дод приветливо улыбнулся и указав глазами на место рядом с собой и радушно произнес:

— Садись! — А когда я уселся, наверное, с учетом прошедшего времени Дод спросил:

— Налить вина, у меня есть еще стакан? И услышав утвердительный ответ, удивленно посмотрел на меня, достал стакан, протянул его со словами:

— Наливай сам, сколько хочешь.

— Да ну тебя, Дод, я пошутил и по-прежнему не пью.

Дод улыбнулся:

— Ну раз так, тогда рассказывай про свою жизнь, мы почти полгода не виделись, а в твоем возрасте это очень даже солидный срок, наверное, много событий произошло. Внешне ты возмужал, окреп и, поди, дамой сердца обзавелся? В твоем возрасте эти первые романтические события в самый раз, потом всю жизнь со сладкой тоской вспоминать будешь, особенно в старости.

Дод с легкой улыбкой посмотрел мне в лицо и, видимо, что-то на нем прочел:

— Э-э! Друг мой, видать, что-то в этой жизни пошло не так, или я ошибаюсь? — спросил он.

Я молчал, глядя перед собой.

— Ну да ладно, об этом в другой раз, под настроение.

Дод отхлебнул из стакана.

— Зачем же в другой раз, все гораздо прозаичнее, вместо романтической дамы сердца была взрослая женщина, которая в итоге наградила меня гонореей.

Дод отпил вино, достал из пачки папиросу, долго молча разминал ее и закурив спросил:

— Ну и что, жизнь дала трещину, судьба раком стала?

— Да нет, но стала другой.

— Ну, это естественно, а что с женщиной, возненавидел?

— Нет, просто я ее удалил из своей жизни, и она ушла из нее, что называется, от греха подальше, вот и все. Впрочем, эта тема для меня хотя безболезненна, но неприятна, лучше расскажи о себе, ведь я о тебе практически ничего не знаю, есть ли у тебя семья, где ты живешь, чем занимаешься, короче, не знаю ничего.

— Ох, не люблю я это делать, но ладно, слушай. Родился и вырос в Ленинграде. Война меня застала студентом-первокурсником Художественного института, больше известного как Санкт-Петербургская академия художеств. О войне я говорить не буду, не люблю, скажу только, что, окончил я ее досрочно лейтенантом, а потом был комиссован по ранению и на этом моей военной карьере и карьере несостоявшегося из-за искалеченной руки художника пришел конец, собственно, толком не начавшись. Ленинградский наш дом разбомбили и пришлось искать пристанище, благо, помогли эстонские родственники со стороны матери, и я обосновался в доставшемся мне по наследству небольшом домике в небольшом эстонском городишке с красивым названием Вильянди. Там же я обзавелся семьей, трудовой биографией и впоследствии стал пенсионером. Единственная дочь вышла замуж за итальянского коммуниста и сейчас живет своей семьей с мужем и двумя моими внучками в Канаде. Внучек я не видел вообще, только на фотографиях, почему-то очень сложно им приехать ко мне в гости, а мне к ним. У моей жены, тоже Ленинградки, было слабое здоровье, к тому же подорванное блокадой, и она уже почти пять лет как умерла. Сейчас я живу