От внимания госпожи Громовой это не укрылось.

— Стэнли, вызовите нам с Алевтиной демобиль, — велела она негромко. — А сами поезжайте в офис.

— Будет исполнено, госпожа Громова, — склонил светловолосую голову Стэн, и мне вдруг стало неприятно. Такое подчеркнутое послушание, если не сказать покорность… А ведь они любовники!

Поль покачал головой, глядя на Стэна с насмешливым сочувствием.

— Я провожу Алевтину домой, — произнес он, взяв меня за руку.

— Нет, — спокойно возразила госпожа Громова, — Алевтина мне нужна. Через час у меня судебное заседание, которое ей будет полезно посетить.

— По-моему, она устала и перенервничала, — возразил Поль. — И сегодня ей стоит отдохнуть.

Как истинный рыцарь, он готов был скрестить мечи с кем угодно. Но мне совсем не хотелось, чтобы они спорили из-за меня!

К тому же от одной мысли сейчас что-то объяснять моим квартирным хозяевам мне становилось плохо.

— Не надо, — попросила я Поля. — Я в порядке!

Он пожал плечами, отпустил меня и отвернулся.

А я вдруг поняла, что не могу так его отпустить.

— Спасибо! — искренне сказала я и, поднявшись на цыпочки, чмокнула его в щеку.

Хмурые морщинки на лбу рыцаря разгладились, он улыбнулся мне и, взяв мою руку, поднес ее к губам.

— Всегда к вашим услугам, прекрасная дама! — чуть хрипло проговорил Поль, и я густо покраснела.

Не успела я найтись с ответом, как Поль меня отпустил, отвесил общий вежливый поклон и, широко шагая, пошел прочь. По непокрытой голове рыцаря стекали струйки воды.

На мгновение мне показалось, что за плечами у него развевается алый плащ и при каждом движении звякают серебряные шпоры.

Миг — и наваждение растаяло, оставив широкоплечую фигуру, которую постепенно скрывала пелена дождя…

А я обнаружила, что смотрю ему вслед, затаив дыхание.

— Алевтина, поспешите! — вырвал меня из оцепенения холодный голос куратора.

Но сейчас меня не задевало ее недовольство.

— Да, госпожа Громова, — откликнулась я, заставляя себя вернуться на землю. И шагнула из-под козырька крыльца.

Прикосновения дождевых струй оказались неожиданно приятны. Они остужали мои горящие щеки и как будто охлаждали горячечные мысли.

Я послушно следовала за куратором, спиной чувствуя взгляд Стэна. Но оглядываться не стала. Какого черта? Пусть знает, что я не останусь в одиночестве. Как там говорили древние: «Клин клином вышибают».

Дорогу я почти не запомнила и очнулась уже возле суда.

— Госпожа Громова, — робко окликнула я куратора, когда та уже взялась за дверную ручку.

— Да, Алевтина, слушаю вас, — отозвалась госпожа Громова. Ровный голос, чуть поднятые безупречные брови, прическа волосок к волоску, идеально сидящее платье… И не разберешь, радуется куратор или злится.

Ни тени эмоций, как будто она вообще разучилась чувствовать!

В голове не укладывалось, что эту ледяную статую можно любить. Не верю я, что Стэн ее правда любит!

— А… извините, какое у нас дело? — смущенно спросила я.

Конечно, куратор не умеет читать мысли, но все равно было неловко.

— Воздушно-транспортное происшествие, — кратко объяснила она, отворачиваясь. — И нам нужно поспешить.

— Конечно, — пробормотала я, теряясь в догадках, что там за происшествие…

При виде компании, поджидающей нас возле кабинета судьи, я споткнулась на ровном месте. Дюжий детинушка в вышитой рубахе задумчиво ковырялся в носу, прислонившись к стенке, а рядом пристроилась бабулька такой отвратительной внешности, что к горлу подкатила тошнота. Ее лицо и руки усеивали бородавки одна крупнее другой, одежда висела грязными лохмотьями, а крючковатый нос был таким длинным, что почти доставал до подбородка. В руках бабка держала замызганную метлу.

— Здравствуйте, — вежливо произнесла госпожа Громова. — Господин Емеля, вы принесли характеристику?

Ну и имя!

— Ага. — Клиент (наверное, это был он) кивнул, не вынимая пальца из носа, и извлек из-за пазухи смятую бумажку. — И эти… как ее… справки. Вот!

— Благодарю. — Она осторожно взяла из грязных рук Емели несколько листов и принялась их просматривать.

А я пыталась сообразить, что же это все мне напоминает?..

Не успела: пожилая секретарша в допотопном платье и огромном чепце позвала нас в зал.

В зале царила просто невозможная красота: три стены были буквально увиты плющом, виноградом и дикими розами, на полу расстилался ковер трав и наперстянки, а посреди этого великолепия восседал на замшелом валуне молодой эльф в судейской мантии.

При виде нас судья брезгливо поморщился.

— Рассматривается дело о нарушении правил воздушно-транспортного движения, — начал он удивительно мелодичным голосом. Ему явно недоставало арфы, лютни, музыки небесных сфер или на чем там еще играют его соплеменники. — Двадцать восьмого цветня сего года примерно в семнадцать часов десять минут господин Емеля, который управлял транспортным средством «ступа», нарушил правила воздушно-транспортного движения, в результате чего произошло воздушно-транспортное происшествие. Так, согласно данных патрульно-постовых жирней,[2] водитель не остановился возле таблички «стоп». Господин Емеля, это действительно так?

Судя по презрительному взгляду, брошенному на Емелю, последний совершил что-то настолько ужасное, что искупить вину могла лишь мучительная казнь. Впрочем, причиной такого уничижительного отношения судьи было не нарушение правил, а та самозабвенная увлеченность, с которой Емеля сейчас изучал извлеченную из носа козявку. Даже мне было противно, что говорить о благородном эльфе?!

— Господин Емеля! — прошипела куратор, явно с трудом сдерживаясь, чтобы не пихнуть клиента в бок.

— Ась? — отозвался тот, кажется, только теперь заметив, что на него все смотрят.

— Вы не остановились возле таблички «стоп»? — повторил судья, призвав на помощь остатки эльфийской невозмутимости.

— Какой такой таблички? — спросил Емеля с бесхитростным удивлением.

— То есть вы не знаете, как выглядит табличка «стоп»? — с мрачным удовлетворением поинтересовался судья, черкая что-то на поросшем мхом боку валуна. И не скажешь, что светлый эльф! Хотя, наверное, судейская работа любого светлого перекует в темного. — Извольте ответить, знакомы ли вам вообще правила дорожного движения?

— Ась? — простодушно переспросил Емеля, хлопая глазами. — Чаво?