гнили, его отчаяние идеально воплощало то, что стремились внушить людям фашистские пропагандисты. Они-то понимали, как часто отчаяние и послушание становятся смертоносными союзниками.

«Пустошь растет»

В отличие от Лавкрафта, Томас Элиот находил спасение от своего нигилизма в консервативной религиозной вере. Множество, если не большинство, художников, кинематографистов, писателей, фотографов и поэтов той эпохи совершили «левый поворот» в политических взглядах. Разочаровавшись в идиллии загробного мира, они выбрали революционный оптимизм.

Поэт мертвых земель пошел другим путем. Его обращение в англиканство произошло в 1927 году. Тогда же он подал заявление на британское гражданство – и получил его. Мальчик из Сент-Луиса, штат Миссури, начал называть себя «роялистом». Это его заявление часто принималось к сведению, хотя мало кто обращал внимание на его абсурдность. Он заявил о своей верности короне, олицетворявшей скорее роскошь, чем власть, символу умирающей империи. Обращение Элиота в новую религию и подданство сейчас выглядят пустыми жестами его «полых людей», израненного поколения Первой мировой войны. Молитвы и поцелуи, обращенные к разбитым камням.

Несколько лет спустя, получив предложение занять престижную профессорскую должность в Гарварде, Элиот воспользовался возможностью расстаться с женой Вивьен Хей-Вуд. С этого момента ее жизнь, можно сказать, пошла под откос. Очевидно, что она почему-то ненавидела Элиота; однажды она даже прервала его публичные чтения, вызывающе одевшись в форму британской фашистской организации. В 1938 году брат отправил ее в психиатрическую больницу Сток Ньюингтон, где она умерла в 1947-м.

Правый поворот завел Элиота в трясину антисемитизма, характерного для 1930-х годов. Его сборник эссе «После странных богов: азбука современной ереси» (1934) был посвящен роли евреев в западном мире, особенно тех, кто оставил традиционную веру. Первоначально эти эссе представляли собой цикл лекций в Университете Вирджинии. Элиот вполне в духе Лавкрафта внушал аудитории: «Шансы на восстановление родной культуры здесь, возможно, выше, чем в Новой Англии. Вы находитесь дальше от Нью-Йорка; вы менее индустриализированы и не подверглись такому нашествию иных рас»76.

Защитники взглядов Элиота – а их немало – часто отмечают, что он, как выразился Кевин Джексон, дал этой книге «выпасть из печати». Джексон утверждает, что Элиот принял это решение, потому что ему стало «не по себе от содержания некоторых отрывков». С таким же успехом можно сказать, что последствия роста нацизма сделали подобные взгляды непопулярными77.

Он не зашел так далеко, по крайней мере публично, как его наставник и друг Эзра Паунд. Паунд часто писал о том ужасе, который вызвала у него Первая мировая война. Он занялся исследованием ее причин, которое носило гораздо более политический и экономический характер, чем элиотовское поэтическое видение этого бедствия. Как и многие левые, Паунд решил, что причиной войны был капитализм. В отличие от сотен тысяч человек, которые нашли в этом основание вступить в коммунистическую или какую-нибудь из быстро растущих социалистических партий, он пришел к выводу, что класс капиталистов составляют евреи. И довольно быстро оказался в объятиях фашизма.

В 1924 году Паунд вместе с женой Дороти и любовницей, скрипачкой Ольгой Радж, переехал в Италию. Обе женщины забеременели примерно в одно и то же время. Своего ребенка от любовницы Паунд отдал на воспитание в бедную итальянскую семью. Ребенка жены, Омара Паунда, отправили жить в Лондон к бабушке, матери Дороти. Паунд повидался с ним, лишь когда Омару исполнилось 12 лет. Все это время поэт был совершенно очарован Муссолини как новым воплощением современности, способом избежать бойни Первой мировой войны.

Надо ли говорить, что все это кончилось для Эзры Паунда плохо. В 1933 году Паунд встретился с Муссолини и взялся объяснять ему свои «Песни» – цикл стихотворений с туманными аллюзиями и пассажами на китайском языке, понять которые неспециалисту просто невозможно. Встреча была недолгой, и Муссолини кратко отреагировал на объяснения поэта, сказав divertente («забавно»), однако эта оценка вовсе не обескуражила Паунда. Он воспринял ее как одобрение со стороны человека, олицетворявшего для него дух эпохи. Вскоре он начал писать статьи для Муссолини, а также для крайне антисемитского журнала британского фашиста Освальда Мосли Action78.

В последующие годы Паунд еще больше посвятил себя фашизму. В стихотворении «Хью Селвин Моберли» Паунд, как известно, написал о солдатах Первой мировой войны:

Мириады легли. И лучшие

В их числе. Упокоясь

За курву сию, за сучию

Цивилизацию то есть.[43]

Он влюбился в ужас разложения и купился на исполняемую фашистскими бардами сказку о терроре.

Но уже со времен самого страшного разгара Первой мировой войны находились и другие художники, которые своими рассказами о монстрах предупреждали, как опасно слишком долгого смотреть в бездну. Эти художники видели изначальный корень слова «монстр» (от латинского monstrum – «предзнаменование» или «знамение») и стремились изобразить их на экране и страницах как знаки – предзнаменования опасности.

5. Монстры Universal

Нынче дороги во Францию

Все ведут.

Живые тяжелым шагом

По ним идут.

Домой налегке из Франции

Мертвецы возвращаются в танце.

Эдвард Томас, «Дороги» (1916)

«За тебя, Чудовище!»

В 1927 году Эрнест Тесиджер написал мемуары. В книге гораздо больше рассказывается о детстве в обеспеченной семье и первых шагах на сцене, чем о его боевом опыте. В основном он хотел развлечь читателей рассказами о театральной жизни, о сбывшейся детской мечте – встрече со всемирно известной французской актрисой Сарой Бернар («королевой позы и принцессой жеста») – в общем, составить жизнерадостный отчет об эдвардианской эпохе, навсегда ушедшей версии старой Англии. Однако актер, которому предстояло стать звездой нескольких самых значительных фильмов ужасов Джеймса Уэйла, не смог, несмотря на свои отчаянные попытки, избежать воздействия, оказанного Первой мировой войной на его психику и даже на его творчество.

Когда началась война, Тесиджер попытался вступить в полк шотландских горцев. Лукаво намекая на свой позднейший интерес к тому, что в ту эпоху называли «подражанием женщине», он писал: «Мне казалось, что килт мне пойдет». Но он не смог убедительно изобразить шотландский акцент, и офицер отправил его в штаб другого полка, откуда он «несколько часов спустя вышел рядовым армии Его Величества»1. Тесиджер особо подчеркивает, что у него нет желания описывать события, последовавшие за прибытием во Францию в ноябре 1914 года. Он лишь отмечает, что поначалу дрались мало, только «пробирались через моря грязи», и «дождь не прекращался». Во время короткой передышки перед Рождеством прирожденный актер