что у нас нет никакого дохода? Ба-Ба и Ма-Ма зарабатывали деньги. Я видела эти деньги. Я тоже зарабатывала какие‑то деньги. Мне это все не приснилось. Но я понимала, что Ян А-И зажиточнее нас. Достаточно было посмотреть на этот стол, на этот диван. К тому же Ма-Ма говорила мне, что они богаче нас потому, что Ян А-И нашла способ постоянно продлевать свою визу – чего по собственной тупости, как она сказала, не смог сделать Ба-Ба.

Вернувшись в то воскресенье домой, я сказала Ба-Ба, что хочу провести следующие выходные у кого‑нибудь другого.

– Почему? – удивился он. – У них такой красивый и дорогой дом. И наверняка тебя вкусно кормили.

Я не хотела говорить Ба-Ба, что у нас нет никакого дохода. Ему не нужно было это знать.

– Я не хочу быть в дорогом доме. Там было слишком грустно.

Ба-Ба не стал мучить меня вопросами, и его взгляд снова унесся куда‑то далеко, но в следующую пятницу из больницы меня забрала подруга Ма-Ма, Ву А-И.

Ву А-И была одной из новых подруг Ма-Ма, появившихся у нее после поступления в магистратуру. Она была не такой устрашающей, как Ян А-И, но тоже не особенно мне нравилась. В ней чувствовалась какая‑то поверхностность. Уже одна ее внешность напоминала мне о том, что говорила Ма-Ма еще пару лет назад: что женщина может быть прекрасна, не будучи красавицей, но не может быть красивой, не имея достоинства.

Когда Ву А-И приехала забрать меня из больницы, на ее лице было столько косметики, что она напомнила мне стюардессу в самолете, которым мы прилетели в Америку много лет назад. Не помню точно, во что она была одета, но это были вещички яркие, шелковистые и с логотипами, какие я видела в подземке на женщинах настолько высококлассных и элегантных, что они составляли резкий контраст с потускневшим граффити на грязном алюминии.

Ма-Ма при виде экстравагантного облика Ву А-И даже сползла чуть ниже на подушках, и в этот момент мне захотелось разодрать эти логотипы в клочья. На Ма-Ма была только белая больничная сорочка с мелким голубым узорчиком, как на той столешнице, которую мы нашли на обочине и приволокли в свою кухню. В тех местах, где на сорочке не было завязок, из просветов выглядывало голое тело, обработанные края ткани заворачивались, состаренные постоянными стирками.

Каждый раз, когда мне случалось бывать рядом с Ву А-И, она либо сама болтала о том, как хороша собой, либо требовала, чтобы собеседник подтвердил, что считает ее красавицей. Как‑то раз я спросила Ма-Ма, почему она дружит с женщиной, у которой на уме только одно. Ма-Ма ответила, что в глубине души Ву А-И очень добра, но мир научил ее определять свою ценность внешностью, сравнивая себя со всеми остальными женщинами и девушками. «Попробуй понять ее, вместо того чтобы осуждать, Цянь-Цянь, – сказала Ма-Ма. – Тебе повезло больше, чем ей, потому что у тебя есть не только внешность». Я старалась не забывать ее слова, но мне трудно было по-настоящему понять то, в чем я пока ничего не смыслила.

У Ву А-И была дочь, Фэн-Фэн, на два года младше меня. Я с разочарованием обнаружила, что мать успела заразить ее своей пустоголовостью. Когда Ма-Ма была здорова, она заставляла нас проводить время вместе, то и дело уговаривая меня быть «понимающей» и «милой». Но я не могла заставить себя со вниманием относиться к тому, о чем трещала Фэн. Как бы я ни принуждала себя полюбить ее, я неизменно приходила к одному и тому же выводу: Фэн – тупица. К тому же каждый раз, когда мы проходили мимо окна или стеклянной двери, Фэн на ходу поворачивала голову, следя глазами за собственным отражением до тех пор, пока оно не исчезало. Помимо нее, единственным человеком, которого я видела за этим занятием, была Ву А-И.

В первый вечер, когда я у нее осталась, Ву А-И готовила в кухне, а мы с Фэн стояли рядом, исполняя обязательную роль слушателей ее историй о красоте. Все эти истории я уже слышала, и не раз, но это не имело никакого значения.

– Ван Цянь, представляешь, когда Фэн-Фэн жила в Китае, одна моя подруга сказала ей кошмарную вещь – что она якобы не такая красивая, как я!

В первый же раз, слушая эту историю, я поняла, что Ву А-И хочет, чтобы я в ответ удивилась и оскорбилась, поэтому выдала ей требуемые эмоции, приоткрыв рот и негодующе сморщившись.

– Нет-нет, не переживай так, ничего страшного! Потому что… знаешь, что сказала Фэн-Фэн?

Я помотала головой, чего от меня и ждали.

– Это невероятно! Я не могу поверить, что она это сказала! Ей ведь тогда было всего пять лет!

Фэн к этому моменту уже сияла, как и во время предыдущих пересказов этой истории.

– Она сказала моей подруге, ты представляешь, она сказала: «Ты тоже не такая красивая, как моя ма-ма!»

После этого они обе залились смехом. Дуэт у них был хорошо срепетированный. Это смотрелось почти органично.

Вот тогда‑то я впервые пристально их разглядела. Лица обеих отличались тонкостью черт, но ни одна из них не была по-настоящему хорошенькой. Обеим недоставало доброты и серьезности, которые делали Ма-Ма прекрасной. Но Ву А-И тем не менее считала своим долгом неоднократно напоминать Фэн в тот вечер, что у ее матери глаза больше и красивее, чем у моей Ма-Ма. Но потом Ву А-И не упустила возможности и сказала, что глаза у Фэн и близко не такие большие и красивые, как ее собственные.

Глаза – главное мерило красоты в китайской культуре. Чем больше глаза – чем больше их сходство с глазами белых, – тем красивее женщина. И действительно, глазки у Фэн были такие маленькие, что я даже сомневалась в их кровном родстве с матерью. Только когда я училась в колледже, до меня дошло, что Ву А-И сделала пластическую операцию на веках – ту же самую, которую программа, заложенная в детстве Фэн, заставила ее пройти впоследствии. Фэн словно верила, что, иссекая плоть своих моновек, сможет выкопать и выбросить комплексы, которые мать запихивала в нее все эти годы.

Однако в тот момент, слушая, как Ву А-И ругает Фэн, я не могла не перенестись мысленно за наш собственный обеденный стол, за которым Ма-Ма и Ба-Ба с таким азартом разбирали по косточкам бесчисленные изъяны моей внешности. Это вызывало во мне желание полюбить Фэн – по-настоящему полюбить, не только потому что Ма-Ма мне приказала, а потому что