— А про кого эта книга? — ответил вопросом на вопрос Мопс.

— Ну, про Андрея…

— Вы знаете о тесте Бекдел?

— Я сейчас ничего не знаю…

Мопс вздохнул, чуть изменился в лице и приготовился читать лекцию. Очевидно, не в первый раз.

— В восемьдесят пятом году американская художница Элисон Бекдел придумала тест, позволяющий оценить уровень сексизма в фильме. Как работает тест Бекдел? Берем любой фильм и задаем три вопроса. Есть ли в нем хотя бы две женщины? Разговаривают ли они друг с другом? И говорят ли они хоть раз не о мужчине? На самом деле этот тест отсылает нас к Вирджинии Вульф. В эссе «Своя комната» она задается вопросом: почему все женщины в литературе изображаются только через отношение к мужчинам? До Джейн Остин по крайней мере. Мы можем представить обратную ситуацию, которая, кстати, часто происходит в женских романах. Мужчины там только любовники, к примеру. Но не самостоятельные личности. Понимаете? В глобальном смысле речь не о мужчинах или женщинах, а о самодостаточности персонажей в целом. Так вот, уровень сексизма в вашей книге меня не интересует. Хотя она и не прошла бы тест, меня интересует другое. Андрей — это не самодостаточный герой. Он не существует сам по себе. Он в некотором смысле прожектор, освещающий действия отца в определенном ключе. Архан тоже. В книге нет ни одного эпизода воспоминаний, в которых не упоминается отец. Так о ком книга? Кто главный герой?

Я несколько секунд жевал губы, потом возразил.

— Главный герой — Андрей, который разбирается в своем прошлом. Как видите, все самые сложные эпизоды его жизни связаны с отцом, это не то чтобы очень удивительно. И, кстати, обрезание и армия как-то без отца прошли.

— Прошли, — кивнул Мопс. — Но опыт оттуда извлекался через отца. В эпизоде с боевым дежурством есть разговор с отцом, в эпизоде с обрезанием — ссора родителей с дедом. Ну, тут не отец, а мать, но это общей картины не меняет.

— Если вас послушать, то Андрей и не существует. Вы его вообще свободы воли лишили, — покачал я головой.

— Не я, а вы. Это вы написали. — Он постучал пальцем по стопке листов. — И я думал, что это хорошая задумка, а не случайность. Может, в этом и заключается талант — интуитивно сделать то, для чего требуется огромный опыт. Но в любом случае вам нужно закончить книгу. Главный герой должен появиться на сцене. Нужно раскрыть историю Архана, нужно показать, откуда взялось чудовище.

— И зачем тогда нужен Андрей? Можно вообще из книги его вычеркнуть и ничего не изменится! — Я сам не понимал, что меня злит.

— Во-первых, его отсутствие тоже говорит о многом, а во-вторых, без сына нет отца, — заметил Мопс.

В палату вошел Розенбаум. Я даже обрадовался его появлению. То ли потому, что можно было закончить этот разговор, то ли просто соскучился.

— Как у вас дела? — спросил он.

— Не жалуемся, — ответил Мопс.

— А это моя недоработка, — глядя на Сыча, сказал Розенбаум, потом повернулся ко мне. — Пойдемте поговорим?

— Да, конечно.

Я встал с кровати и пошел за доктором, не глядя на Мопса. Все-таки он меня разозлил, хоть и не совсем понятно чем. Мы вышли из палаты, Розенбаум пошел в комнату досуга, а я остановился в коридоре. Метрах в трех от меня, в процедурном кабинете, разговаривали две медсестры. Одну я мог только слышать — судя по голосу, это Ольга. Вторую видел через открытую дверь. И именно из-за нее и остановился. Симпатичную молодую блондинку в подозрительно коротком халате звали София, судя по бейджику.

— Ну вот сама-то как думаешь? — сурово спрашивала Ольга. — Ну тут же психи! Ну мало ли как они среагируют!

— Да я все понимаю! — отвечала София. — Это не мой халат, взяла у Маши!

— Ну вот и штаны бы у нее взяла! — злилась Ольга. — Ну что за…

— Слушай, ну так вышло! Я на смену из клуба ехала!

Я задумался. Отвечает ли эта сцена требованиям теста Бекдел? Две женщины, говорят друг с другом, но вот третий вопрос. В некотором смысле — о мужчинах. Ольга явно намекает, что слишком короткий халат может спровоцировать психов. Но ведь психи в данном случае — это работа. Разговор о работе или о мужчинах? Если рассматривать исключительно половую принадлежность — то о мужчинах. Но было бы странно переложить ответственность на душевнобольных, разве нет? Да и относятся медсестры к пациентам как к чему-то бесполому, как мне кажется. Но, с другой стороны, есть определенная рабочая форма и тут налицо косяк.

— Ну, полагаю, это хороший признак, — сказал вдруг прямо над моим ухом Розенбаум.

— Что? — смутился я.

Он указал кивком на Софию:

— Ну, наблюдаю проявление интереса к жизни. В некотором смысле.

— Не в том, о котором вы подумали, — ни на что не надеясь, возразил я. — Пойдемте.

Мы вошли в комнату досуга и, хотя в ней никого не было, сели в дальнем углу.

— Как ваше самочувствие? — спросил Розенбаум.

— Получше, чем утром. Выспался, видимо.

Он рассматривал меня, поглаживая усы, и снова казался разочарованным. Да что случилось-то?

— Давайте немного поговорим о то, что происходило утром?

— Давайте. Плохо мне было.

— Это хорошо, — кивнул Розенбаум. — А что именно значит «плохо»?

Я задумался. Почему-то сейчас мне было трудно сформулировать, что именно происходило. Как будто прошло много лет, а не несколько часов.

— Ну, я понял, что книга не работает, снился дурацкий сон, домой хочется, все вместе как-то подкосило, ну и вот.

Мне вдруг стало стыдно за утренние слезы. Я теперь сам не понимал, почему разревелся.

— Бывает, — легко пожал плечами Розенбаум. —