— это конфликт, а не способ общения или игра. Он привык к такому способу коммуникации. К побоям, оскорблениям, унижениям. Скорее всего, так было принято в его семье. В целом его родных даже можно понять: не возиться же с психом, тратить на него силы. Проще шпынять и бить. Наверное, иногда ему удается собраться, с переменным успехом он приходит в себя, но в данный момент все совсем плохо.

— Хочешь всечь ему? — Рядом со мной возник Денис. — Я никому не скажу. Он и меня достал, но я-то на работе.

— Да ну его.

— Дело твое, — пожал плечами санитар. — Собирай посуду тогда. И весло не забудь. Оно вон под тот стол улетело. А то потом искать будешь.

Я сходил за указанной ложкой, достал ее из-под стола, вернулся к месту аварии и обнаружил, что Мопс уже собрал мою посуду.

— Держите. — Он протянул мне поднос с тарелкой и чашкой.

— Зачем вы это сделали? — вместо благодарности спросил я.

— Ну… — Он смутился. — Захотел вам помочь.

Мопс поспешил ретироваться, как будто опасаясь, что я спрошу еще что-то. Я стоял и смотрел ему вслед, пытаясь понять его мотивы. Можно было бы списать все на то, что он псих, но, судя по разговору за столом, — сейчас он в норме.

Я сдал посуду, вернулся в палату и обнаружил там необычайное столпотворение. Сразу две сестры и два санитара переодевали горизонтального. За всем этим наблюдал незнакомый мне доктор и какая-то полная женщина с кипой бумаг в руках.

— Что происходит? — поинтересовался я у Сержанта, привалившегося к стене у входа.

— Выписывают Костика.

— В смысле выписывают? Он же овощ. Или, пока мы ели, наш проповедник чудо совершил? Встань и иди, как говорится.

Сержант посмотрел на меня с улыбкой, как бы оценив не очень смешную шутку, и пояснил:

— Нет, он никогда не встанет. Его из психоневрологического интерната привезли, на плановый осмотр. Все процедуры прошел — поедет обратно.

— То есть из дурки выписали в другую дурку?

— Угу, — кивнул Сержант. — Как и всех нас.

Я мысленно согласился с этим утверждением. Разница между психушкой и остальным миром исключительно в том, что в дурке психи по большей части не делают вид, что они нормальные. И это само по себе лечит.

— Я тут шестой раз, — зачем-то сообщил Сержант. — Каждые два года заезжаю на пару недель. Считай, что отпуск. Отдыхаю, поправляю голову, в себя прихожу. Скоро выпишусь. На работу пора.

— А чем вы занимаетесь? — наблюдая, как доктор и женщина что-то ищут в документах горизонтального, поинтересовался я.

— Руководитель департамента государственного протокола.

Ну да, логично. Где еще может понадобиться такая страсть к точности и порядку, как не в протокольной службе.

— И как это влияет на… ваше состояние? — Я не смог удержаться от этого вопроса.

— Негативно. То, что здесь является явным признаком сумасшествия, там признак ответственного отношения к выполнению непосредственных обязанностей.

Я хохотнул. Сержант поддержал мое веселье скромной полуулыбкой. Удивительный парадокс. То, что в дурке плохо, — на гражданке хорошо. Я представил, как перед началом какого-то мероприятия с первыми лицами Сержант ходит по залу и лично поправляет ручки, бумажки, бутылки с водой. Идеально ровно выставляет стулья, выверяет все с точностью до миллиметра. Идеальный директор протокольной службы.

— А вы сначала на работу устроились, а потом… — Я замялся, пытаясь подобрать необидную формулировку.

— Нет, я всегда такой был. Все ровно, все четко, все по графику и по правилам. Но на работе это вышло на новый уровень. Я как бы попал в среду, где мои склонности не только не порицаются или не становятся предметом шуток, но и поощряются. Ну и в какой-то момент меня понесло. Захожу домой, меня дочка встречает. Ей лет семь было. Радуется, посмотри, папа, что я в школе нарисовала. Показывает что-то, рассказывает. А я не могу взгляд оторвать от ее косичек. Несимметрично они заплетены. Вообще я не умею плести косы, но… Пришел в себя минут через сорок примерно. Жена на меня кричит, дочка плачет. А я все пытаюсь ровно косички заплести.

Он замолчал. Нам пришлось подвинуться, пропуская мимо делегацию, транспортирующую горизонтального. В палате сразу стало пусто, но не столько из-за того, что ушли сестры, санитары и доктор. Скорее потому, что пустовало место, на котором раньше лежал горизонтальный. Это была какая-то точка стабильности. Что бы ни происходило, кто бы где ни находился — он всегда был тут. Я вдруг понял, что всегда имел это в виду. Шел в столовую и знал — горизонтальный в палате, мыл руки, знал то же самое. А теперь стало пусто и грустно.

— Не то чтобы я не знал, что делаю, или совсем себя не контролировал, как в кино. Мол, раз — и сорок минут прошли без моего участия. Нет, я все понимал. Просто эти косички казались мне чем-то очень важным. Я их расплетал, заплетал и пытался всем объяснить, что нет ничего важнее. Что они обязательно должны быть симметричными! Ну вот. Потом лечение, терапия, лекарства. Раз в пару лет опять накатывает, но я уже заранее замечаю признаки, что скоро с катушек съеду, и ложусь в дурку.

— Соболезную, что ли, — неуверенно протянул я.

— Да нечему. — Он сказал это таким тоном, что я ему поверил. — Прекрасно живу, занимаюсь любимым делом. Когда крыша подтекает, приезжаю развлекаться сюда. А тут могу хоть всю больницу по линейке поставить, никто и не возразит. Так что даже какого-то преодоления не случается.

— Звучит как-то… слишком хорошо.

— Пойду руки помою. — Он вышел из палаты.

В палате, кроме меня, остался только Сыч. Он тихонько посапывал на своей койке. Я помялся, не зная, чем себя занять. Исключительно от скуки взял распечатку своей книги и стал пролистывать. Жалко даже. Вроде неплохая была идея. Концовки только нет приличной.