ему было плохо, как его заставляли жить в маленьком экранчике. А потом они все празднуют воссоединение за настольными играми.

Или наоборот. Они берут его в плен и прячут под кровать. После чего пишут коллективное письмо султану. Требуют вертолет для побега, миллион жвачек «Love is» и «Оскар» для Ди Каприо.

Я встал из-за стола, положил исписанные листы к остальным. Денис тут же проснулся, вскинулся и нахмурился, делая вид, что понимает, что происходит. Получалось даже убедительно, если бы не диаграмма сна на лице.

— Спасибо. — Я протянул ему ручку.

— Ага. — Он поморгал и наконец проснулся. — Все?

— Да.

Я повернулся и пошел к выходу из комнаты досуга. Денис меня окликнул:

— Книгу-то забери!

— Оставь себе.

Я встретился взглядом с Мопсом, который, в отличие от санитара, не заснул за книгой. Что и понятно. Он смотрел на всю эту сцену со спокойным интересом.

— Ты чего? — спросил Денис с тревогой. — Че ты бесоебишь-то?

— Мне можно, псих же.

Денис глупо хохотнул, найдя фразу забавной. Я снова двинулся к выходу, но он снова меня окликнул:

— Я тебе занесу попозже. Нормальная книжка, ты не это… Сморило просто…

Звучало это удивительно жалко. Я вышел из комнаты досуга и пошел в палату. Навалилась усталость и сонливость. Нельзя сказать, что сегодня ночью я спал. Это что угодно, но не сон. Это что-то отнимающее силы, а не прибавляющее.

Я рухнул на койку, отвернулся к стене и мгновенно заснул. И мне ничего не снилось. Или снилось, но это был долгожданный обычный, спокойный, незапоминающийся сон.

В какой-то момент меня разбудил голос Розенбаума. Он просил кого-то не мешать мне спать. Мне это показалось очень ироничным и домашним, что ли. Как будто я заболел в воскресенье ночью, а под утро, буквально за несколько минут до того, как в комнату войдет бабушка, чтобы разбудить меня в школу, я проснулся. Не совсем проснулся, скорее лежу в полудреме и надеюсь, что меня не заставят выбираться из-под теплого одеяла в темный, грязный, зимний космос панельных районов. Я слышу, как в соседней комнате мама и бабушка обсуждают, нужно ли меня будить. Температура, мол, хоть и небольшая, но все-таки есть. Может, лучше пусть дома останется?

Я тут же представил себя на их месте. Вот лежит в кровати приболевший ребенок. Отправить его в школу или нет? Такое решение может принять только взрослый, но взрослых нет, они все уже постарели и умерли, есть только я. А я не знаю, что делать.

В школу меня так и не отправили. Поэтому мне понадобилось довольно много времени, чтобы сообразить, что я не дома, а в психушке. Я сел на койке и долго растерянно осматривал палату. Мозг как будто заново идентифицировал все вокруг.

Вот лежит на кровати молодой парень с неестественно неподвижным для бодрствующего человека лицом. Это Сыч. И потом возникала вся его история, все факты, которые мне о нем известны. Что странно — я, с одной стороны, вспоминал кто он, с другой — как будто терял связь с реальным человеком, начиная воспринимать его скорее как сумму своих знаний и представлений.

Сыч выглядел точно так же, как при нашей первой встрече, — плохо. Почему-то вернулся в категорию горизонтальных, хотя и был уверен, что его вот-вот выпишут. Интересно, с чем связан такой регресс? Неужели разговор с Мопсом его так разложил?

Мопс, кстати, сидел на своей койке и читал мою книгу. Судя по тому, что он добрался до рукописных листов, я спал очень долго.

В палату вошел мужчина в черном деловом костюме, и я не сразу узнал в нем Сержанта. О воротник и манжеты его рубашки можно порезаться, даже если просто неосторожно смотреть на них. А в наполированных до зеркального блеска туфлях отражалось прекрасное светлое будущее.

Сержант подошел к своей тумбочке, открыл ее и заглянул внутрь. Параллельно он говорил с кем-то по телефону через наушники.

— Завтра выхожу. Да. Мне нужны данные по этому мероприятию. Положите на мой стол в синей папке. Еще мне нужен отчет по прессе. Да, в черной папке. — Он наконец нашел то, что искал.

Как ни странно — это оказалось обручальное кольцо. Сержант надел его на палец и пару раз сжал кулак, как бы проверяя, не мешается ли, достаточно удобно сидит, не нарушает какой-нибудь ГОСТ, согласно которому зазор между кольцом и пальцем не должен превышать столько-то миллиметров.

— До связи, — сказал Сержант собеседнику и нажал пальцем на наушник, сделавшись похожим на какого-то секретного агента.

Он осмотрел палату, встретился со мной взглядом и улыбнулся из вежливости. Я почувствовал себя жалким на его фоне. Мятый, небритый, в спортивном костюме с вытянутыми коленками.

— Ну что, до новых встреч? — усмехнулся Сержант.

— Я бы предпочел в другой обстановке, — ответил Мопс. — Но буду рад встретиться и тут.

— А как вы так… быстро? — спросил я зачем-то.

— Я всегда на две недели ложусь. — Сержант пожал руку Мопсу и направился ко мне. — Я же говорил, что скоро выписываюсь.

Я только сейчас понял, что он даже в дурку заезжает на четкий срок. И наверняка по определенному расписанию, чтобы рабочие процессы не нарушать. Да еще и к конкретному врачу, вероятно.

Я задумался: а что, собственно, изменилось в нем? Он такой же идеальный, педантичный и организованный, как и пару дней назад. Вот он вернется на работу, и там наверняка все будут рады, что пришел человек, у которого все систематизировано, отлажено и буквально разложено по папочкам. То есть здоровый человек — это псих, который умеет использовать свою болезнь себе во благо?

— Приятно было познакомиться. — Он протянул мне левую руку, и я невозмутимо пожал ее. — Успехов в творчестве.

— Там не бывает успехов, — буркнул я. — А все, что связано с успехами, — это уже не творчество.

— Вам виднее.