возвращала назад. Статус умерших тоже менялся со временем. Жертвоприношения на алтарях и погребение вместе с покойником его любимых вещей были способами порадовать того, кто начинал иную жизнь, покидая живых. Мертвые постепенно таяли, словно тени на стене, которые расплываются и тускнеют по мере того, как от них удаляется свет. Описывая происходящее при поминовении покойных, синолог Кен Брэшир предложил термин «структурированная амнезия». По прошествии определенного количества поколений и по отдалении на достаточное расстояние памяти о предках позволялось угасать. Ритуалы можно было проводить реже или вообще прекратить. Самим духам, которых репрезентировали таблички, расставленные в определенном порядке в семейной часовне или храме, назначался ритуально ограниченный «срок годности». Аналогичным образом и для носителей власти, например для императоров, поклонение предкам в значительной мере сводилось к селективному забыванию, а не к поддержанию или оживлению воспоминаний. В эпоху Хань, к примеру, подношения в своих святилищах получали только четыре последних поколения предков императора и сам основатель его рода.

Культ предков затрагивал не только мертвых — он вплетался в саму ткань социальной жизни, во взаимоотношения живых и их обязанности по отношению друг к другу. Жены, дети, внуки и правнуки, исполняя свои роли в ходе ритуала по покойному отцу, укрепляли отношения между собой. Поклонение предкам простиралось за поколенческие границы, охватывая весь род или клан. Достоинство наследников измерялось в соответствии с тем, сколько усилий они вкладывали в заботу об усопших. Родство людей при жизни означало, что близость сохранится и за порогом смерти. Как и в наши дни, поминальные практики имели также политический смысл; не последним проявлением этого выступала привилегия быть поминаемым на постоянной основе. Общность предков укрепляла родственные связи между семьями. Чем дальше прослеживалась общая генеалогия, тем обширнее становилось семейство.

Ко второй половине эпохи Хань представители элиты стали выставлять свое происхождение и достижения собственных предков на всеобщее обозрение — для этого устанавливались каменные стелы, на которых указывали и имена тех, кто спонсировал установку памятника. Это был еще один способ заявить о своей претензии на социальное бессмертие. Многие из этих стел стояли веками, некоторые сохранились до наших дней. Но даже если они осыпались среди развалин заросшего кладбища, всегда имелась вероятность того, что какой-нибудь дальний родственник или местный любитель древностей скопирует надпись — и сбережет ее для потомков.

Поиски духа

Среди методов, используемых людьми для соприкосновения с миром духов, главным было жертвоприношение. Оно составляло фундамент религиозной жизни Древнего Китая на всех уровнях общества — от столицы до регионов и местных сообществ, от Сына Неба до обыкновенных домохозяйств. О том, почему следует подносить незримым силам еду и вещи, написано немало. Например, жертвоприношение объяснялось как неотъемлемая часть культуры дара: мои подношения дают мне определенную власть над их получателем (или получателями). Ученые подчеркивали также важность причастия, способствующего налаживанию контакта между миром людей и миром духов: разделив пищу с духами и участвуя в пиршестве, завершающем жертвоприношение, можно было взывать к ним. Двое французских ученых, Анри Юбер (1872–1927) и Марсель Мосс (1872–1950), написали в 1899 г. ставшую впоследствии весьма авторитетной работу[104], в которой предположили, что целью употребления или уничтожения подношения является стремление установить связь между сферами сакрального и профанного, которые иначе никак не соприкасаются друг с другом. Ни одна из этих теорий не подразумевала Китай, в основном речь шла о греко-римской древности, библейской и ведической традициях, но тем не менее все они выстраивались вокруг одного и того же фундаментального вопроса, интересующего большинство мировых религий, — вопроса о пересечении человеческого мира со спиритуальным миром. Абсолютно ли обособление этих двух миров или они, существуя отдельно, в то же время сообщаются между собой? Предлагая рабочее определение жертвоприношения, его можно было бы истолковать как такую коммуникацию с потусторонними силами, в которой выступающая посредником жертва преобразует как человека, ее приносящего, так и духов, ее принимающих. Впрочем, довольно теорий; перейдем к тому, как культура жертвоприношений может выглядеть на практике.

Подобно любым другим церемониям и празднованиям, обязанность возносить жертвы требовала проведения регулярных ритуалов, вписанных в календарь сельскохозяйственной и прочей экономической деятельности. На уровне государства ритуальный год начинался в первый месяц весны, когда Сын Неба молился о будущем урожае. Вместе с высокопоставленными чиновниками он возлагал руки на плуг на специально отведенном священном участке земли — подобно нынешним политикам, которые закладывают первый камень на строительстве, разрезают ленточку или открывают соревнование стартовым выстрелом. Особые инструкции оговаривали, что и когда подлежало жертвованию. К примеру, нельзя было жертвовать самок, ибо они требуются для пополнения поголовья. Принесение в жертву животных могло заменяться подношением иных ценностей — нефрита, шкур или шелковых тканей.

Поздней весной женщины занимались изготовлением шелка для церемониальных одежд. Тогда же отбирались и описывались телята, намеченные для жертвования. В начале лета власти устанавливали налог на зерно и шелк, необходимые для ритуальных надобностей. Историк Бань Гу, живший в I в., подсчитал, что в IV в. до н. э. в обычном домохозяйстве из пяти человек на регулярные ритуальные нужды расходовалась половина годового содержания одного члена семьи. «Ли цзи», ссылаясь на древние установления, сообщает, что в тот же период на берегах рек разбивались тутовые сады и сараи для выращивания шелковичных червей, необходимые для производства изысканных тканей: у воды женщинам было удобнее промывать коконы, а также собирать и сушить тутовые листья, предназначенные для кормления червей («Ли цзи», глава «Цзи И»). Далее начиналась бурная деятельность середины лета: настраивали и чинили музыкальные инструменты, используемые в церемониях; возносили молитвы горам, рекам и источникам; сам правитель приносил ежегодную жертву, чтобы заручиться дождем и обильным урожаем. В конце лета двор собирал с подданных специальный налог, уплачиваемый фуражом, который предназначался для откорма жертвенных животных, задействованных в государственных церемониях. Тогда же красили и вышивали шелка для церемониальных одежд, проверяли церемониальные флаги.

Осенью подходило время для ежегодной ревизии жертвенного скота. Сотрудники государственных скотобоен и служители культа делали обходы, чтобы удостовериться, что животные целы и хороши. Они измеряли рост и размер животных, сортировали их на толстых и тощих, проверяли корма. Обращали внимание и на окрас — скажем, пятнистая шкура могла отпугнуть духов, — а также осматривали бычьи рога: выше всего ценились короткие и чистые рога, подобные, как говорили, «кокону или каштану». Больные или раненые животные отбраковывались. Затем нужно было чинить амбары — жертвенное зерно, собранное со священных полей, хранилось в особых государственных «амбарах для духов». Подобно усердному земледельцу, хороший правитель должен был позаботиться о наличии неиссякаемых запасов для будущих жертвоприношений.

Зимой заготавливали дерево: нужны были дрова для жертвенных костров и материал для ритуальной утвари (подносов