– Хорош орать, подкрепление пришло, – сказал он мне и плеснул в бомжей большую кружку воды.

Бомжи тут же завертелись на месте, стряхивая с себя ручейки и капли. Для них это было равнозначно катастрофе: ведь на улице был декабрь, и в мокрой одежде не очень-то заночуешь. Узколобый с волчьей челюстью был доволен:

– Погодите, братки, скоро я собачку заведу – вот тогда попляшете! А сейчас шагом марш во двор! Сушиться! Иду опять за водичкой: кто не спрятался, я не виноват!

– Зачем вы так… – начала было я, но мое горло уже осипло, и он, наверное, не расслышал. Или сделал вид, что не слышит. Ему все это нравилось: из раскрытой двери квартиры было слышно, как льется в кружку вода.

А бомжи наконец полностью пришли в себя. Все их замедленные движения, зевота, потягиванья враз куда-то исчезли. Теперь они двигались, как в ускоренном прокате кинопленки: быстро, один за другим, мелькнули мимо меня и исчезли за поворотом лестницы. Только тот, что на костылях, несколько отстал, не поспевая за всеми.

Через минуту на лестничную площадку вернулся узколобый волк-бизнесмен с новой порцией воды. Позади него из квартиры выглядывали рабыни-швеи, одной из которых совсем недавно была наша Нюта. Та самая, которую тащил на руках отстающий бомж, торопливо постукивающий сейчас костылями.

– Кто не успел, тот опоздал! – крикнул узколобый и обрушил вслед бомжу водяную радугу. Не знаю, как я сообразила сделать единственное, что тут можно было сделать. Кто-то словно подтолкнул меня вперед, мягко и настойчиво, в точно выверенное время. Я оказалась в зоне водяной радуги, закрыв собой одноногого бомжа, вследствие чего сама вымокла до нитки. Но мне-то что, я сейчас спущусь на свой этаж и переоденусь.

Дома ко мне кинулись мама и наконец проснувшаяся Нюта, которая после отдыха выглядела гораздо свежее. Обе стали ахать по поводу моей мокрой одежды. Мама вообще не хотела, чтобы я отныне связывалась с бомжами.

– Оставь ты их, пусть сидят себе на чердаке!

– Так я же дворник. Это часть моей работы, мамуля, ничего не поделаешь!

– Твое дело двор!

– Нет, и подъезд тоже. Вон Дуся из башни напротив – у нее всегда чердак пустой, – вспомнила я свою наставницу в деле изгнания бомжей.

– Так Евдокии под семьдесят, а ты девушка…

– Ну и что?..

После того, как я искупалась под радугой, мое настроение поднялось, а теперь снова упало. Виной тому было слово «девушка» – оно всколыхнуло во мне то, о чем теперь придется забыть. Леонида Сергеевича не было на чердаке, значит, он ко мне равнодушен. А я-то возомнила…

Но было в маминой фразе и еще какое-то ключевое слово, способное повернуть мои мысли в ином направлении. Имя Евдокия. Я сразу вспомнила про свою княгиню, от рождения звавшуюся Евдокией, а потом, в монашестве, Евфросинией. Мне вдруг вновь захотелось вернуться к «Житию», которое я читала накануне, чтобы не думать больше ни о бомжах, ни о Леониде Сергеевиче. А кстати, кто это словно подтолкнул меня под руку, чтобы я загородила собой ковыляющего от водяных брызг бомжа? Вдруг это как раз она – Евдокия-Евфросиния?

Переодевшись и слегка успокоив маму, я рьяно взялась за домашние дела: уборка, постирушка, бульон для Нюты на завтра. Мне хотелось выкроить перед сном хотя бы полчасика свободного времени – на чтение «Жития». Я должна была торопиться, потому что настала уже глухая ночь, а вставать мне, как дворнику, предстояло рано.

– Кара Господня! – звучало в Кремле и за чертой Кремля, в поселениях ближних и более отдаленных. Не текла жизнь спокойной рекой, а все с разливами. По-прежнему гнула Русь в дугу, требовала дани и стравливала русских князей Золотая Орда. По-прежнему жадно глядел на западные русские земли литовский Ольгерд, также сносившийся с монголо-татарами. А тут еще свои, домашние, беды. Только что выгорело в страшном пожаре пол-Москвы, погорельцы ютились кто где, и хлеб на рынке шел втридорога. Но не успели москвичи вздохнуть, провожая беду, как пронеслась другая страшная весть: с южных пределов Руси движется к Москве моровая язва.

Каждый день с утра на великокняжьем дворе принимали пострадавших: калек, погорельцев, вдов и сирот. К ним выходила сама княгиня Евдокия. Каждую беду следовало разобрать, чтобы помочь на потребу – а то, случалось, и мазурики подходили, прикидываясь пострадавшими под покровом общей беды. Не держали в уме, что на всех подаяния не хватит. И то уж после пожара трапеза в княжьих покоях была не гуще, чем у простых людей.

А тут еще весть о начавшемся моровом поветрии!

– Матушка княгиня, – подошла сзади к Евдокии старая нянька. – Воротись в покой. Язва эта прилипчива. А народ голодный, немытый – посреди таких она в перву голову и гуляет!

Но княгиня осталась на месте. Так же внимательно всматривалась она в черты нищей братии, так же подробно расспрашивала, кто чем пострадал. И дарила хлебом, холстом, деньгами, а сверх того – улыбкой своей, от которой у страждущего человека радостней на душе…

– Помысли о том, хорошо ли будет князю княгиню свою потерять! – снова приступила нянька после того, как вечером Евдокия вернулась в кремлевские покои. – А деткам сиротами расти?

– Что ж делать, мамушка. Пришла беда, надо вместе перемогать. Негоже за высокими стенами отсиживаться.

– А что с Москвой будет, – не отступалась старуха, – коли, не приведи Господь, без великого князя ей остаться?

Тут и задумалась Евдокия. Нельзя Москве без великого князя, он один боронит ее и от татар, и от ливонцев, собирает вокруг нее удельные княжества. С этого союза должна начаться единая сильная Русь. Пуще глаза надо беречь красно солнышко, ясна месяца, друга ее сердечного Димитрия. Нет без него свету ни ей самой, ни Святой Руси…

– Ну вот и одумалась, – самой себе удовлетворенно прошептала нянька. – Завтра уж я, старуха, на раздачу выйду…

Но прежде чем она проснулась утром да вышла, княгиня уже стояла на площади. К ней тянулась длинная череда сирых да убогих, обремененных разными бедами…

– Не сердись, мамушка, – прошептала Евдокия, завидев подходящую с насупленными бровями няньку. – Что народу, то и нам. А в животе да в смерти Бог волен: кто нужен Руси, того и сохранит.

Свете Корниловой, дочке Игоря Сергеевича, на днях исполнялось пятнадцать лет. Она последний раз пришла в детскую поликлинику, чтобы забрать свою медицинскую карту.

Света узнала, в какой кабинет зайти, но там было занято. Пришлось сесть на скамеечке у двери и ждать. В этом отсеке коридора стояла тишина, так как врачи здесь не принимали, а только решались вопросы с документами. Соответственно и мамаш с детьми почти не было. От нечего делать Света стала прислушиваться к тому, что говорят в кабинете: молодая, судя по голосу, женщина просила завести ее сыну медицинскую карту.

– Вы только из роддома? – спрашивала сестра.