Я задумалась. Если отвечать не с бухты-барахты, мне бы хотелось, чтобы сама жизнь вокруг изменилась. Чтобы снова стала такой, как во времена моего детства: простой, понятной и доброй. Но, может быть, она и тогда была страшная, уродливая, надломленная? Может быть, я просто не замечала?..

– Вижу у вас на лице отражение глобальных проблем, – прокомментировал Леонид Сергеевич. – Должен вам сказать, что имел в виду более конкретные желания.

– Конкретные? Ну, тогда бы я хотела, чтоб Нюта снова стала здоровой и жила в своей квартире.

– Гм… – наморщил лоб Леонид Сергеевич. – Ну а еще?

– А еще чтобы у Вальки все получилось… чтобы ей привезли Садика!

– Вот как… Ну а для себя, для себя лично, вы, Мальвина, чего-нибудь желаете?

– Лично для себя?..

Последнее время я как-то не думала об этом, и теперь мне пришлось покопаться в своих мыслях. Что мне нужно лично для себя?.. Ах да! Ведь все эти годы я провела в хронической депрессии из-за того, как со мной поступили на конкурсе творческого моделирования. По этой же причине я не могла сменить профессию, так и осталась дворником. И самое главное: у меня теперь не было силы воли заставить себя вновь взять в руки карандаш. Модели частенько возникали перед глазами, но, боясь внутренней боли, я гнала их прочь. И так уже восемь лет…

Обо всем этом хотелось кому-нибудь рассказать, а Леонид Сергеевич сам напросился. Он был идеальным слушателем. Когда я выговорилась, с его стороны последовала одна странная фраза:

– Вот это я, пожалуй, смогу.

– Вы? – пришлось мне переспросить. – А что вы сможете?

– Ну, в случае с Нютой я бессилен, так же как и в случае с Валькой. Для того чтобы решить эти дела юридически, потребуется вести жуткую войну, обреченную, скорей всего, на провал… А вот раскрутить вас как молодого талантливого модельера – это мне по силам.

– Как раскрутить? – спросила я с замиранием сердца. – Разве это возможно?..

– «Просто я работаю волшебником», – напел Леонид Сергеевич. – Знаете такую старую песенку? Ну вот, я работаю журналистом и занимаюсь подобными делами.

– И как же… что же вы теперь сделаете?

– Разузнаю, где показать ваши работы, и сам за всем прослежу. А что вы талантливы, в этом нет никаких сомнений. Это просто в глаза бросается – ваш талант…

Мне стало так весело, словно наступил день моего рождения – не сейчас, а в детстве, когда я его так ждала. Тот день, который приносил мне кучу радостей: праздник, подарки, повышенное внимание к моей особе… А сегодня мне еще довелось узнать, что этот день к тому же является днем памяти преподобной княгини Евфросинии. Не она ли старается мне помочь?

И вдруг я вспомнила, где уже видела однажды ее лицо: во сне, который снится мне время от времени, всегда один и тот же. Там лежал больной, от дальнейшей судьбы которого зависело все: жизнь и смерть, победа и катастрофа. Вокруг него стояли сочувствующие в белых одеждах, шуршащих наподобие крыльев. А потом в палату стали заходили посетители: мужчины и женщины, священники и монахи, князья и простолюдины. Вот среди них-то я и узнала Евфросинию: она двинулась к больному вслед за человеком в воинских доспехах, так движется вслед за мужем любящая жена. А князь, выходит, был сам Дмитрий Донской, освобождавший Русь от монголо-татарского нашествия…

На рассвете ударил колокол – скоро все в Кремле начнут пробуждаться и хлопоты зарождающегося дня вступят в свои права. Княгиня вставала раньше этого срока и очень ценила темные предутренние часы, когда можно еще не решать сегодняшние дела, а вознести их в молитве к Богу. Молитвенный труд суть облегчение, в нем вся маята растворится. Как сказал Господь: «Бремя Мое легко, и иго Мое благо есть»…

А еще княгиня любила смотреть, как ночная темь постепенно побеждается светом. Она нарочно гасила свечу, когда узорные окна горницы казались вырезанными из плотной черной бумаги. Потом потихоньку в этой черноте обозначатся серые переливы: они будут расти, ветвиться в разные стороны, охватывать все больше и больше пространства, покуда окна не станут из черных серыми. И тут на ночном, но уже предрассветном небе взойдет Утренняя Звезда, напоминающая людям о Пресвятой Богородице, «от Нее же воссия Солнце Правды Христос Бог наш».

Последнее время не одна княгиня глядела на борьбу тьмы с утренним светом: не спалось и супругу, другу и господину ее князю Димитрию. Придя на рассвете в домовую церковь, Евдокия уже находила раннего молельщика, застывшего на коленях перед Спасом. Знала княгиня, что гнетут ее мужа тяжкие думы, да и как иначе? Рвут враги Русь на части, только милостью Божьей жива…

В церкви на ту пору уже теплились свечи и лампады, зажженные Димитрием. Святые лики словно выступали из темноты, раздвинутой их дрожащими огненными язычками. Каждый такой язычок – словно острие копья либо наконечник шлема. Свечное воинство стояло навытяжку, как застывшие перед боем русские ратники.

Не проронив ни слова, княгиня опустилась на колени рядом с супругом. Молились не вслух, но оба об одном: был бы Господь милостив к Руси. Просили Заступницу, Матерь Божию: огради нашу землю честным Своим Покровом! Взывали к святые угодникам: не допустите разоренья Москвы!

Когда встали с колен, сели на лавку у стены: очи в очи, рука с рукой. И мысли у двоих единые.

– Тяжко болен русский народ, – первым прервал молчание князь. Голос его глухо отдался под безмолвными сводами. – Беда за бедой: тут и враги, и голод, и пожары. Не знаю, подымется ли Русь…

– Подымется, – заговорила Евдокия своим приятным голосом: слова ее ласковыми горлицами полетели под церковные своды. – Всегда подымалась, так и ныне воспрянет. Не таков наш народ, чтоб беды его извели.

– Так-то оно так, да Мамай новый поход готовит. А с запада литовцы грозят…

Князь говорил об известном, сто раз уже сказанном и передуманном. Княгиня тоже не первый день слышала про орду да про литовцев. Но оба привыкли мыслить вслух и вдвоем прикидывать, как развести беду.

– Войска у нас мало, – горестно продолжал Димитрий, глядя на острые, словно копья, язычки горящих свечей. – Одна Москва воевать пойдет. Вот кабы со всей Руси единую дружину собрать, да кому такое под силу?

– А если… – вдруг сказала Евдокия.

– Съездить на Маковец? – встрепенулся Димитрий. – В монастырь к игумену Сергию?..

Как всегда, они мыслили одинаково.

Зазвонил телефон.

– Тебя, – с удивлением сказала мама, передавая мне трубку. – Какой-то мужской голос.

Я думала, это отец Андрей, но оказалось – Леонид Сергеевич. И как только я его узнала, во мне изнутри поднялся радостный холодок, словно я глотнула ледяного шампанского (так было со мной один-единственный раз, на дне рождения Вальки).

– Мальвина? Ну вот, я кое-что для вас устроил, – во мне разрасталось, пенилось ощущение веселого страха: что дальше? – У вас сохранились прежние работы для конкурса?