званые обеды для мужа, приглашая на них своих боярынь-красавиц, что повышало настроение государя, то созывала музыкантов и скоморохов. Заказывала из трофейного новгородского серебра драгоценные кубки и сосуды и просила мужа в присутствии придворных и мастеров осмотреть их, интересовалась его мнением, хвалила при всех за хороший вкус, приказывала поправить, если ему что-нибудь не нравилось. Вместе с супругом обсуждала, какие заказать новые иконы и оклады к ним, украшения, завела для этого собственную иконописную мастерскую и хороших ювелиров.

И конечно же, следила и ухаживала за собой, её мыльня не успевала остывать. По ночам тело её благоухало свежестью и благовониями, белая гладкая кожа была намащена и ухожена, вся она неизменно оставалась страстной и привлекательной. Оттого государь не пренебрегал супружескими обязанностями, почти каждую ночь являясь в её терем. Днём же его притягивали туда две прелестные дочки, которые также украшали и разнообразили их семейную жизнь, вносили в неё чистоту и свежесть.

Однако, несмотря на все свои старания, Софья не беременела больше. И тянулось это её праздное состояние уже два года — со времени рождения последней дочери Елены. Будто кто-то сглазил, запечатав её чрево. Она же не переставала мечтать о сыне.

И тогда она решила совершить паломничество в Троице-Сергиеву обитель. Да не как обычно, в кибитке, в сопровождении огромного двора, а пешком, с несколькими лишь слугами и добровольно пожелающими идти с ней боярынями. Сказала об этом мужу. Он не стал её отговаривать, считая данную затею чудачеством, которое быстро забудется. Ведь они и без того каждую осень всем семейством отправлялись туда на молебны, за исключением лишь прошлого года, когда он находился в походе на Новгород. Эта традиция велась ещё с дедовских времён. Кроме того, Софья потратила уже немало средств на вклады в храмы и монастыри, молясь о рождении сына. И если Господь не посылал ей просимого, стало быть, такова Его воля.

Конечно, пешее паломничество в Троицыну обитель — дело богоугодное, как пример для всех добрых христиан. Но зачем делать это царевне с её нежными ножками? Зачем ей мучить себя? «Надобно отговорить её», — решил Иоанн.

Тем временем, к лету 1478 года, в Москве завершились отделочные работы в новом храме Успения Богоматери. Теперь предстояло поработать художникам. Государь с митрополитом и боярами решили не спешить и не расписывать собор сразу весь — дело это не на один год, а ждать столько времени более уже не было ни у кого терпения. Наметили для начала украсить фресками лишь нижнюю его часть и колонны, да часть сводов. А для оформления иконостаса к уже имеющимся старинным драгоценным иконам — заказать художникам новые. Для обсуждения всех этих вопросов пригласили на беседу в новый храм художников.

Иоанн не забыл свою давнюю поездку на освящение храма Успения в Пафнутьев Боровский монастырь и замечательного художника Дионисия, которого встретил там. Он пригласил этого Дионисия с его сыном и товарищами расписывать и престольный московский храм. Мастер этот пользовался всё возрастающей популярностью на Руси и без работы не простаивал. Однако по зову государя, оставив все прочие дела, явился незамедлительно.

Зайдя в храм, Иоанн сразу увидел Дионисия рядом с митрополитом Терентием в окружении других мастеров и священнослужителей. Они глядели вверх и обсуждали что-то. Заметив великого князя, замолкли и подождали, когда он приблизится.

Внутренняя временная церквушка, более пяти лет простоявшая внутри нового собора, была недавно разобрана, только что застелили прекрасными мраморными плитами пол, и храм предстал уже в полной своей красе. Он превзошёл все ожидания Иоанна. В центре его огромного, непривычного ещё русскому человеку пространства возвышались четыре массивных столпа. Они служили опорами для арок, арки плавно переходили ввысь, в паруса, и там, далеко наверху, на них покоились барабаны куполов. Всё выглядело значительно, величественно, надёжно. Храм был прекрасен. «Молодец!» — не в первый раз подумал Иоанн о зодчем Аристотеле Фиоравенти.

Оказав своему государю необходимые почести, собравшиеся в храме обратили взоры к нему, ожидая от него, как от главного заказчика, предложений. Иоанн не раз уже думал, какими бы хотел он видеть росписи главного московского собора, но по своей давней привычке предпочёл сначала послушать, что об этом думают другие, в первую очередь специалисты. И он попросил продолжить прерванное обсуждение.

— Я говорю, — обратился к государю митрополит Геронтий, — что храм посвящён Успению Богородицы, значит, главной темой фресок должна стать судьба Пресвятой Марии.

Священнослужители одобрительно закивали, а художник молчал, глядя на великого князя и ожидая его слова. Хоть митрополит и всячески подчёркивал, что этот кафедральный храм — его вотчина, Дионисий хорошо понимал, кто тут хозяин, и ждал.

Видя, что остальные молчат, высказался и Иоанн:

— Согласен с богомольцем нашим Геронтием. Только на западной стороне, в соответствии со старыми нашими традициями, следует изобразить сцены Страшного Суда.

— Об этом мы уже говорили, — вмешался вновь митрополит. — И о том ещё, что надо где-то непременно запечатлеть историю Вселенских соборов — для просвещения. А на столпах мучеников, ибо они наша опора и утверждение истины.

— Да-да, это важно, — подтвердил Иоанн. — Но давайте не забывать, что храм — кафедральный, главный на Руси, а значит, тут не последнее место должны занимать и наши предки, русские святые — княгиня Ольга-Просветительница и князь Владимир-Креститель, князья Борис и Глеб.

— Тогда должны быть и святые Елена и Константин, — добавил митрополит. — Они принесли свет Христова учения на юг, в Грецию, стало быть, тоже причастны к распространению православной веры на нашу землю.

Иоанн не возражал — эти сюжеты были традиционны и не подлежали обсуждению. Однако у него была и своя, не совсем традиционная задумка. Ему хотелось упрочить в главном храме идею преемственности великокняжеской власти, государственности, и он желал, чтобы часть места и сюжетов были посвящены его предкам-князьям. Но как это сделать — надо было ещё подумать, посоветоваться с художником. А потом можно было это выносить и на общий суд. Теперь же он остался доволен тем, что приехавший мастер Дионисий загорелся желанием расписывать храм, глаза его блестели, он казался полным сил и здоровья.

Они ещё с полчаса обсуждали детали предстоящей работы и пришли к выводу, что приступать к росписи стен можно будет лишь через пару месяцев, когда как следует просохнут стены собора.

— А пока подбирай к себе в бригаду хороших мастеров, вознагражу вас без обиды, — обратился Иоанн к Дионисию. — И начинайте уже писать новые иконы, да подновите старые. Людей