– Уголовный?

– Да, к политическим делам отношения не имеет. Алексей Николаевич Лыков его зовут.

– Никогда не слышал, – буркнул купец.

– Ну и ладно. Значит, жизнь вас еще не прижимала. Так вот, мой отец поручил мне навести справки на некоего пайщика Шлиссельбургской мануфактуры. С маленькими кулаками. И вы мне сейчас назвали его фамилию.

Тюфякин испытующе посмотрел на собеседника:

– И что теперь?

– Теперь этому Вырапаеву придется худо. От моего батюшки не уйдешь, он из-под земли достанет.

На этих словах Николай вздохнул:

– Вот, написали. Тяжело ранен ножом. Не то в двенадцатый раз, не то в тринадцатый. А может, в четырнадцатый. Такая служба…

Поручик потребовал еще чайник зеленого чаю и спросил Тюфякина:

– Многое мне непонятно. Вы сами говорили, что пошлины на наши товары занижены. Зачем тогда доставлять их в обход, минуя таможенные посты? Связываться с кочевыми разбойниками, платить им? Дороже встанет, чем ввозить законно.

– А не совсем так, – возразил ивановец. – Пошлины не столь уж мизерные, до пятнадцати процентов. Раз! Товар нужно страховать – два. Плата за полежалое – три. Вот и набегает. А люди Вырапаева придумали… как сказать? Экономию в оба конца. Сюда идут беспошлинно ткани, сахар, керосин, железо в брусках, химикаты для обработки кож, предметы роскоши. Отсюда в Россию – шелк, сабза[109], ковры, рис, табак, шерсть, смушка, бирюза, жемчуг, а главное – опиум. И ни копейки не платится в таможню. Вот и получается большая выгода.

Они посидели еще какое-то время за чаем, поговорили о том о сем. Наконец Лыков-Нефедьев поднялся и протянул купцу руку:

– Спасибо! Теперь есть что передать отцу.

– И… вы полагаете…

– Да. Не спешите ставить крест на своей торговле. Видите, уже прибыль пошла. Я думаю, пайщика ждут серьезные неприятности. И вам станет полегче. Честь имею!

С юза консульства поручик отослал шифрованную телеграмму на имя Таубе. Там было всего несколько строк. Человек, представляющийся пайщиком Шлиссельбургской мануфактуры, имеет паспорт на имя Вырапаева. Внешнеопознавательные приметы совпадают. Недавно он приезжал в Персию.

1 января 1913 года вышел высочайший приказ по военному ведомству. Алексей Николаевич с удовлетворением прочел в нем, что поручик Николай Лыков-Нефедьев за дела в Персии награжден орденом Святого Станислава третьей степени с мечами и бантом. Вторая боевая награда! Брат-близнец Николая Павел, проныра и хитрец, был уже в чине штабс-капитана. Но орденов не имел, хотя тоже время от времени рисковал головой в секретных операциях Огенквара[110]. Например, осенью Павлука проник в Австро-Венгрию, чтобы наблюдать за Тирольскими маневрами императорской армии в районе Боцен-Гриес. Документы у шпиона были липовые, и ему пришлось двое суток жить в горах под открытым небом, согреваясь ракией. Если бы поймали – дали бы лет десять крепости. Но все обошлось, и штабс удостоился… устной благодарности Жилинского[111]. В прошлом году Таубе включил его в список представителей Генштаба, принимавших участие в торжествах в Полтаве. И теперь одинокая медаль «В память двухсотлетия Полтавской битвы» украшала мундир Брюшкина…

6 февраля новым командиром корпуса жандармов и товарищем министра внутренних дел был назначен Владимир Федорович Джунковский. Предсказание Гучкова сбылось. Генерал-майор Свиты Его Императорского Величества, не побывавший ни в одном сражении, перебрался с должности московского губернатора в столицу. Через два дня он приехал в Департамент полиции знакомиться с личным составом.

Высокий, осанистый, с холодным взглядом и несколько надменным выражением лица, Джунковский по-хозяйски обошел помещения на Фонтанке. Потом в кабинете директора он общался с высшими чинами. После вице-директоров и делопроизводителей подошла очередь чиновников особых поручений. Лыков был из них третий по старшинству (Бартошевич и Михайлов состояли в четвертом классе[112]). Когда Белецкий назвал его генералу, тот подчеркнуто долго жал ему руку и сверлил оловянными глазами. Потом сказал:

– Слышал о вас много хорошего. Надеюсь, послужим.

Директор напрягся. После отъезда начальства Алексей Николаевич сразу зашел к Белецкому и, не дожидаясь вопроса, пояснил:

– Ему говорил обо мне Гучков.

– Какой Гучков?

– Октябрист.

Степан Петрович тут же спросил:

– А что у тебя за отношения с этим петухом? Ты прежде не рассказывал.

– Молчал, потому что отношений никаких нет. Мы виделись один раз по просьбе генерала Таубе. Гучков интересовался «иванством».

– С чего это вдруг? – продолжал недоумевать Белецкий. Ему явно не нравилось, что у его подчиненного обнаружились непонятные контакты с крупными фигурами. Лыков почувствовал это и попробовал успокоить действительного статского:

– Не дуйся. Лучше подумай, как это использовать. Гучков и Джунковский – давние приятели с Москвы. Видимо, Александр Иваныч дал мне хорошую рекомендацию.

– Да? Они приятели? Впервые слышу. Ну-ка подробнее. Это может быть важно. Сам знаешь: новая метла по-новому метет. Черт его знает, что будет со мной, да и с тобой при таком начальнике. Какие-то недобрые флюиды я успел почувствовать… Два дня прослужили вместе, а уже неуютно мне.

– Торопишься. Джун – профан в деле, которое ему поручили. Будет жить твоим умом, по крайней мере первое время.

Белецкий не унимался:

– Моим умом… А ты знаешь, что они с Лерхе тоже давние приятели? Вдруг генерал захочет жить умом Петра Карлыча?

Лыков только хмыкнул:

– На том уме далеко не уедешь.

Лерхе провел в Департаменте полиции больше всех – сорок лет. И выслужил чин тайного советника, выше, чем у директора. Но он всю жизнь занимался вопросами высылки по решениям Особого совещания и собственно полицейского дела не знал. В последние годы Петру Карловичу поручили финансовую часть – тоже далеко от розыска!

– Степан Петрович, что тебя так настораживает? – в лоб спросил чиновник особых поручений.

Директор ответил:

– Вопросы он задает такие… неправильные. Например, зачем нам политический сыск в армии – представляешь?

Лыков удивился: