Последовали довольно туманные объяснения.

– Какого хрена ты это сделал? На черта ты меня вытащил на встречу с ним?

– Знаешь, Николай Васильевич, меня очень попросили. Бывают ситуации, когда просят так, что не откажешь.

– Ясно, – вздохнул Судаков.

– А чего они от тебя хотели? – задал в общем-то запрещенный в подобном разговоре вопрос Феликс Андреевич.

– Слишком много, слишком много, Феликс…

– Я так и подумал. Больно уж они были настойчивы со мной.

– Да уж, не говори.

– У тебя неприятности, Николай Васильевич?

– Как слышишь…

– Может быть, я могу чем-то помочь? – участливо спросил Грибанов.

– Ты мне уже помог. И помог так сильно…

– Извини, не хотел. Прижали меня немного.

– Да, я все понимаю. Ты, Феликс Андреевич, по сути-то ни при чем. Я сам виноват.

– Ну ладно, если что – держи в курсе.

Информация, полученная от Грибанова, практически ничего не прояснила.

Человек, с которым разговаривал Судаков, по большому счету, был никем, мелкая сошка в одном из торговых представительств полупризрачного содружества иностранных государств. Но с ним, как прекрасно понимал генерал Судаков, связаны очень влиятельные круги, и они глубоко заинтересованы в том, чтобы получить ядерный фугас. «Но кто они? Кто? – терзал себя вопросами генерал. – Чего они хотят? Какова конечная цель их жуткого шантажа? Для чего им нужен ядерный фугас? Вряд ли для того чтобы вывезти его за территорию России. Хотя не исключено…» Генерал почувствовал, что перестает соображать – слишком сильным было потрясение, слишком ужасным факт – его единственная дочь стала заложницей в грязной игре. «Но как это получилось? Как? – задавал себе один и тот же вопрос генерал. Задавал, но ответа найти не мог. Он зачем-то выдвинул верхний ящик стола и вытащил свой пистолет, – Да, ты, ты… – поглаживая рукоятку, сказал генерал, обращаясь к оружию, – наверное, ты мое спасение. Сколько же лет я уже не пользовался оружием? Пять? Шесть?» Генерал попытался вспомнить, когда в последний раз был в тире. Но не смог – настолько это было давно. «Да будь она проклята, эта жизнь! Как все осточертело! Прав был Малишевский, ой как прав, когда говорил, что настоящее мастерство, настоящий профессионализм заключается в том, чтобы вовремя уйти со сцены. И сам Малишевский успел это сделать! А я остался, рассчитывая, что продвинусь еще выше. Нет, я рассчитывал не на это, я должен был работать для того, чтобы дочь могла учиться. Лишь поэтому я остался».

Генерал все кружил и кружил по кабинету. И так же по кругу двигались стрелки часов. «Неужели он так и не дозвонится? Неужели Глеб Сиверов предпримет что-нибудь – и тогда случится катастрофа? Нет, нет, этого нельзя допустить, нельзя… Его как-то надо предупредить». Но как – генерал не знал.

Единственный способ отыскать Глеба Сиверова – это телефон. Но телефон не отвечал.

Генерал открыл шкаф, вытащил из внутреннего кармана пиджака портмоне.

Развернул его и посмотрел на фотографию дочери. Год назад они снялись вместе.

Ксения улыбалась, положив голову на плечо отца. У нее были точно такие же глаза, как и у генерала Судакова, – темные, проницательные. «Ксения, Ксения…»

Дочь улыбалась с фотографии, а генералу хотелось разрыдаться. Ведь он ничем не мог ей помочь, абсолютно ничем. Она далеко. И генерал, не раз выкручивавщийся из всевозможных передряг, сейчас был бессилен. Именно сейчас, когда на карту поставлена жизнь не кого-то там незнакомого, и даже не его собственная, которой не жалко, а жизнь единственного близкого в этом мире человека – дочери.

– Суки! Суки! – шептал генерал.

«Я этого так не оставлю! Вот только пусть Ксения выберется, я помогу, я сделаю все, чтобы ее освободили. А потом… Потом вы у меня попрыгаете, поскачете, как на горячих угольях. Я вам устрою такую жизнь, что даже ад покажется вам раем! – генерал так сильно сжал кулаки, что суставы пальцев побелели и хрустнули. – Я не оставлю этого, не оставлю! Я найду вас всех, найду поодиночке. Я напущу на вас Глеба Сиверова, и никто не уйдет от возмездия – никто! Господи, что я несу? О чем я сейчас думаю? Ведь надо спасать дочь, надо остановить Слепого! А я рассуждаю о мести, фантазирую. Все это можно будет сделать, я обязательно этим займусь, но только после того как Ксения окажется в Москве. Я ее спрячу, отправлю куда-нибудь к знакомым. Ее никто не найдет. А сам займусь местью. Я приложу все силы, и ни одна даже самая последняя шестерка не уцелеет! Все будут уничтожены, все до единого! Суки! Подонки! Подлые шантажисты! Нельзя же вот так, по больному месту…» Генерал был во власти эмоций, но в то же время разум подсказывал ему, что преступники затеяли очень тонкую и умную игру, что они профессионалы не меньшие, чем он, и подробно обо всем информированы, знают его болевые точки, знают, как будут разворачиваться события. И поэтому действуют быстро, идут напролом, не опасаясь никаких последствий.

– Нет, вы будете мертвыми! Будете! – выкрикнул генерал, потрясая кулаками.

Открылась дверь кабинета, возник секретарь.

– Что-то случилось, Николай Васильевич?

– Пошел к черту! Все в порядке!

Секретарь выскочил в приемную. Генерал бросился к телефону и попытался набрать номер Глеба. Пальцы дрожали, не попадали в маленькие выпуклые кнопочки. И генерал Судаков, чертыхаясь, отбросил телефон от себя. Отбросил так, словно тот был взрывоопасен и мог разлететься на куски прямо в руках.

– Принеси мне кофе, – приоткрыв дверь, распорядился генерал, – и свари покрепче.

– Вам нельзя, товарищ генерал.

– Я тебе сказал, – рявкнул Судаков, – выполняй! Рассуждать будешь потом. Я сам знаю, что мне можно, а чего нельзя, – генерал, хлопнув дверью, закрылся в кабинете.

А помощник сразу отправился к полковнику Крапивину и обо всем рассказал.

– Что же с ним такое? – сокрушенно покачал головой Крапивин.

– Не знаю, не знаю. Но он взбешен. Я его таким впервые вижу.

Надзиратель, служивший в следственном изоляторе, где содержался Аркадий Геннадьевич Шанкуров, не был доволен своей работой. Да и как может понравиться нормальному человеку такое – каждый день общаться с убийцами, мошенниками, насильниками? Смотреть на них – и то противно, не то что говорить с ними.

Правда, были среди подследственных и люди вполне достойные. Следственный изолятор – это не зона, сюда попадают и невиновные.

Приучив себя к такой мысли, надзиратель стал относиться к своей работе немного сдержаннее. Теперь он каждого, кто находился под следствием, пытался представить себе ни в чем не виновным. Так было легче жить. Но все равно, оставался на душе неприятный осадок. Тем более, и размер зарплаты не прибавлял хорошего настроения. Хотелось побыстрее расквитаться с этой работой и перейти на другую. Но ему знакомые все обещали-обещали, и дальше этого дело не двигалось. А жить хотелось на широкую ногу.