Волкодав подумал и понял, что не испытывает на сей счётособого любопытства. Вернее, испытывает, но чувство было глухим и далёким, какголод к лакомствам на столе – у человека, которому вот-вот лекарь отниметизувеченную ногу. Какие пряники, если весь мир съёжился до величины горящегоболью колена, а впереди предстоит пусть спасительная, но ещё худшая боль?.. Ну,любит Афарга Эвриха, а он то ли не замечает, то ли побаивается её душевного жара…вторая Великая Ночь от этого всё же вряд ли наступит. Оба живы, оба свободны –да неужто не придумают, как им быть друг с другом и с этой любовью?.. ИШамарган, сумевший когда-то отойти от служения Смерти, рано или поздноперестанет придумывать себе могущественных отцов. Поскольку поймёт, чтопо-настоящему светит не отражённый свет, а свой собственный… У него есть жизнь,у него есть никем не отнятая свобода, так не грех ли великий беситься и плакатьиз-за ерунды?..

Между тем несколько дней назад по этой самой дороге, повеликому северному большаку, шёл рабский караван. И в нём, прикованный за рукук длинной ржавой цепи, плёлся Винойр. Осуждённый и проданный в неволю запреступление, которого не совершал. Плёлся, с каждым шагом погружаясь в пучинулюдской жестокости и вероломства. И вспоминая былые обиды и беды, словносчастливый радужный сон… Он ведь даже весточку в Мельсину, где осталась егосемья, не смог передать…

Не ждите, невесты!

Не свидимся с вами,

Живыми уже не вернёмся домой…

Правду сказать, Волкодав почти не удивился, узнав имяхозяина невольничьего каравана: Ксоо Тарким. Только подумал, что, пожалуй, повсей справедливости так тому и следовало быть. Воистину Хозяйка Судеб доплеталанеровную, не особенно удачную нить его жизни и связывала её кольцом, заоднотеребя другие нити, оказавшиеся впутанными в те же узлы.

Невольник надеяться только и властен

На смерть, что окончит земные пути.

Чем сохнуть в разлуке, ты новое счастье,

Родная моя, попытайся найти…

Думая про Винойра, Волкодав поневоле вспоминал прекрасныхконей его родины, резвых земляков Сергитхара. Когда их впервые ловили в табунеи пробовали заезжать, дело кончалось по-разному… Одни быстро покорялисьнаезднику и на всю жизнь становились послушными. Другие… бывали же неукротимыезвери, созданные свободой и для свободы, которых ни плёткой, ни ласковым словомне удавалось приучить к седлу и узде, – проще сразу убить, не дожидаясь,пока сам погибнешь от зубов и копыт!.. В то, что Винойр, сломленный, ужецеловал палку надсмотрщика, Волкодаву верилось с трудом. А вот в то, что пареньвполне мог лежать со свёрнутой шеей где-нибудь в придорожном болотце… Об этомвенн старался даже не думать. Он знал свою удачливость. Только оплошай – какраз самое скверное и накликаешь.

За что же это Винитару, справедливые Боги?.. молча вопрошалон, следя краем глаза за ускакавшим далеко вперёд Шамарганом, которогообозлённая лошадь надумала-таки сбросить. Неужели всё оттого, что я слишкоммедленно шёл?…

Причина переполоха в сегванской деревне выяснилась едва лине на следующий день.

– Вы, венны, дерётесь, когда гуляете на ярмарке или впраздник? – спросил Шаршаву кузнец Рахталик. Беседовали они в его кузнице,куда Шаршава, конечно, не преминул зайти. Рахталик встретил его не безнастороженности, но скоро убедился в отменном мастерстве молодого венна и сталпривечать, как родного.

Вопрос же прозвучал так, что ответить “нет” значило быдождаться в лучшем случае насмешки, и Шаршава ответил:

– Ну… есть кулачные бои, а иногда и на палках… Этозимой, когда у всех толстые шапки и рукавицы. Летом борьба: в обхватку, завороток, на вольную, на поясах… Ещё рукоборство есть, но это кто к сольвеннамближе живёт. А что?

Кузнец всё-таки посмеялся, но не обидно и не зло, потому,наверное, что Шаршава выглядел первым поединщиком во всём, что перечислил.

– Вот потому-то вы, венны, сидите тихо по своим лесам,а мы, сегваны, распространяемся по Берегу и селимся где хотим, нравится этокому или нет, – сказал Рахталик. – Видел я ваши зимние потасовки…Научится ли парень быть истинным воином, если он шагает биться и знает: упади –пощадят, кровь из носу потекла – опять пощадят? То ли дело у нас! С дубинкамина драку хаживали, с кистенями, с наладошниками…<Наладошник – теперь в ходуфранцузское слово “кастет”, означающее “разбиватель голов”. > – Взгляду кузнеца стал рассеянный и мечтательный. – Драться шли, а не плечамивпустую толкаться! Оплошаешь – не пожалеют, зашиблен свалишься – бить неотступят! Идёшь и не знаешь наверняка, вернёшься ли! Всяко бывало!.. Вототсюда, парень, один шаг и до настоящего воинства. Потому и равных нам нет. Аты – в обхватку, на поясах… Шаршава не удержался, поддел в ответ:

– То-то вы от нашей лодки, как цыплята от ястреба.

Рахталик воздел палец, чёрный и заскорузлый:

– Тут дело другое. Не от вас, а от тех, за кого васбыло приняли.

– За кого же?

– А вот за кого. Мы о прошлом годе гулять отправились квельхам, за три дня пути… Не первый раз уже, ясно. И всё бы хорошо, да гостил уних один… Итер… Атыр… Хёгтовы зубы ему куда не надо, эти вельхские имена!Мужик, в общем, нас с тобой сложить, его половина получится/ Так вот,задрались, и он сыну нашего набольшего кулаком в ухо заехал. Может, видел еготеперь? Что с левой руки говорят, не очень-то слышит, а перед дождём с лавкиголову не может поднять… Был батюшке наследник, а теперь кто? Мстить женадобно, так? А как мстить, если вельхов на одного нашего дюжина, да ещё таких,как тот малый, полдюжины наберут!.. Набольший весной вгорячах и нанялпси-главцев…

– Кого?.. – Шаршава невольно представил себевоинов из древних легенд, не то оборотней, не то вовсе полулюдей с пёсьимиголовами, и в животе булькнуло.

– Да не тех! – развеселился его тревогеРахталик. – Их так называют из-за того, что они, как бы тебе сказать…главенствуют над псами. Таких боевых собак, как у них, нет больше ни у кого.Придём к вельхам на зимнюю ярмарку да в лесочке засадой поставим – во начнётсяпотеха, как пойдут штаны-то им рвать!..

Он засмеялся. Шаршава его веселья не разделил. Он вообразиллютых псов, сравнимых, пусть отдалённо, с Застоей и его подругой Игрицей… Чтож, волкодавы могли побаловаться дружеской вознёй и с хозяином, и с хозяйскимиребятишками. Будут раскрываться железные пасти, будут смыкаться на уязвимомчеловеческом теле страшные зубы… но всё это осторожно, бережно, ласково, не причиняявреда. А укажи им всамделишного врага!.. Ох. Тут разорванными портами дело неограничится. Покрошат, в клочья раздерут и всё, что в портах… “Это уж не дракапойдёт, а сущее убийство! – с невольной оторопью подумал Шаршава. –Загрызут из вельхов кого, большим немирьем кончится…” Но вслух ничего несказал. Гостю в чужом дому хозяина поучать – самое распоследнее дело. Егосмущение не укрылось от Рахталика. Сегван, кажется, хотел сказать что-то ещё овеннах, робеющих вида вражеской крови, но тут снаружи кузницы послышалисьнеловкие шаги и через порог пролегла тень. Двое мужчин обернулись. У раскрытойдвери переминалась тяжкая чревом хромая молодуха. Шаршава невольно обратилвнимание на её руки, до кровавых пузырей намозоленные о жёсткую влажную ткань иразбухшие от постоянного пребывания в воде. Она держала под мышкой пустоекорыто.