– Ты, сестрица любимая, по-моему, не только ножкамиприхрамываешь, но и рассудком, – отругала робкую Эрминтар Оленюшка, когдавсе они сидели на пороге клети. – О себе думать не желаешь, о сыне или одочке подумай, кого родишь скоро! Твоё же, твоя будет душа, тобой выношенная!Чтобы все, кто тебя силой ломал, ещё и сынка твоего звали рабом? Всей деревнивымеском?.. А дочка будет, помысли! Что с дочкой станется? Тоже порты всемстирай? Да ещё, как подрастёт, с каждым прыщавым иди, куда поведёт?..

Эрминтар прикрыла рукой лицо, отвернулась… Шаршава же гляделна посестру и любовался её разумом и пробудившейся в решимости красотой. Онпомнил её, жалкую и почти безвольную, на пороге его кузни в деревне Оленей… Атеперь какова!

Видно, не зря говорят: за других насмерть вставать кудапроще, чем за себя самоё. За себя – усомнишься, десять раз спросишь себя, непосчитал ли собственную непонятливость за чужую вину… С другим человеком нетак. Его обиды видятся трезвее и чётче, за его беду исполчиться сами Богивелят.

Бедная Эрминтар всё металась душой между страхом побега,страхом перед чужими людьми, долгом “выкупной” своего рода… и надеждой. Так ине сумев решиться, она потянулась к брошенному в сторонке корыту:

– Пойду я… Из трёх домов ещё стирку брать… Вам за ласкуспасибо…

Высокое чрево не дало ей проворно нагнуться, и Шаршаваотодвинул корыто ногой:

– Сиди, сестрица.

А Заюшка повернулась и передала ей на руки обеих маленькихдочек:

– Привыкай!

Вдвоём с Оленюшкой они подхватили корыто, думая сделать заЭрминтар её сегодняшнюю работу… Но не довелось. Потому что перед клетьюпоявились их псы – Застоя с Игрицей, вернувшиеся из лесу.

Следом за двумя волкодавами, понятно, катилась местнаясобачня, звонкая, точно горох в жестяной миске. Измельчавшие потомки островныхлаек, выродившиеся на берегу, не смели приблизиться к паре громадных собак игавкали издали, бессильно и остервенело. Это происходило каждый день и было ужепривычно. А вот то, что позади шавок, словно ожидая чего-то, поспеваладеревенская ребятня, – слегка настораживало. Ребятишки, пятеро мальчиков идве девочки побойчее, всё смотрели на перемазанный в зеленоватой глине мешок,что несла в зубах сука Игрица. Ещё необычнее было то, что, когда не в меруотважный трёхцветный кобелёк подобрался слишком близко к Застое, тот обернулсяи с глухим рыком лязгнул зубами. Звук был, точно захлопнулась дверь, окованнаяжелезными полосами. До сих пор мохнатый воин не обращал на брехливую мелочьособого внимания: Кобелишка, обманутый в привычной безнаказанности, спронзительным визгом кинулся спасаться под ноги детям. Те шарахнулись от него вразные стороны. Кто горазд глумиться над беззащитным – редко сам являетдостойную доблесть. Застоя брезгливо выплюнул клок пёстрой шерсти, выдранный избока охальника. Не потому, дескать, жить оставил, что порвать опоздал, –захотел, взял бы на зуб, да больно противно!..

Игрица же подошла к Шаршаве и сунула мешок ему в руку. Вот,мол, нашли в лесу! А что с этим дальше делать – решай уж ты. Затем тебе инесли.

Шаршава недоумённо повертел мешок, пощупал… Нахмурился,вынул поясной нож и быстро перерезал верёвку на горловине.

Тогда сделался внятен слабый плач, и наружу с трудомвыползла серая кошка. Она растянулась на траве, едва открывая глаза и частодыша. Псы выкопали её в лесу, уже засыпанную землёй. А дети, не успевшие туземлю как следует утоптать, побежали следом, жадно споря между собой: сожрутили не сожрут?.. И как будут жрать: задавят прямо в мешке или сначала вытряхнутназемь?..

Нет, они не были злобными детьми злых родителей, этималенькие сегваны. Просто уж так устроены люди: если у кого нет могущественнойзаступы, на того непременно найдётся палач. По жадности ли, по дурному лилюбопытству… Ты поди пни того же Застою. Вмиг ногу отхватит. А кошка что? Ну,оцарапает… А что будет, если эту кошку в землю зарыть, скоро ли сдохнет? А чтобудет, если брюхатой ногу подставить? А что будет, если её дитё свиньямподкинуть, пока мать у речки стирает?..

Тем более что уж точно не будет только одного. Наказания…

Заюшка снова подхватила на руки дочек, – Эрминтар бухнуласьназемь и обняла чуть живую любимицу, плача, гладя её, помогая дышать. Застояпридирчиво обнюхал сперва кошкину хозяйку, потом саму кошку… Люди, с которымион жил прежде, полагали, что без пушистых игруний не полон дом, у них непереводились коты и котята, и свирепому кобелю было не привыкать пестоватьхвостатую мелюзгу. Он лизнул Эрминтар в ухо и принялся вместе с ней разбиратьгрязный мех, выглаживать из него липкую глину.

Игрица же улеглась поперёк входа во дворик, и следовалопосмотреть на того, кто отважился бы пройти мимо неё.

* * *

Вечером того самого дня жители деревни Парусного Скатавстречали псиглавцев.

Позже, вспоминая всё случившееся, Шаршава не мог отделатьсяот мысли, что набольший, получивший смешное прозвище за любовь к сольвеннскимпирогам с серой капустой, понял свою ошибку уже давным-давно. Состояла жеошибка в том, что он надумал решить спор с вельхами, обидчиками сына, пригласивнаёмных бойцов.

Правду говорила мудрая матушка Шаршавы, когда поучала сынане принимать поспешных решений, особенно о вражде и о мести!.. Было ведь как?Сын Хряпы ещё в повязках лежал, когда отец его на весеннем торгу увиделпсиглавцев, встретился с главарём, вгорячах отсыпал щедрый задаток… И лишьпозже наслушался бывалых людей, начал думать… и от этих мыслей потеть. Вернутьбы всё назад, да куда! Задаток принят и пропит, псиглавцы – где они, подиразыщи, жди теперь, покуда объявятся…

Они прибыли на четырёх вместительных лодках, и собак на техлодках было действительно больше, чем людей. Шаршава, в жизни своей невыбиравшийся из родных веннских лесов далее Большого Погоста, никогда прежде невидел подобных собак. Он привык к мохнатым псам, чьи пышные шубы надёжнохранили их и от мороза, и от дождя, и от вражьих зубов. У этих была не шерсть,а шёрстка, короткая, гладкая и блестящая. Зато шкуры казались позаимствованнымиу гораздо более крупных зверей: кожа обрюзглыми складками свисала с голов, шейи боков. От этого даже кобели выглядели как-то по-бабьи, напоминая неопрятныхстарух. Но, когда псы начали выпрыгивать из лодок на берег, под вислыми шкурамистали вздуваться и опадать такие бугры, что своё первое впечатление Шаршавасразу забыл. Вся стая была одной масти, серо-стальной, лишь у самых внушительныхкобелей на задних лапах и крупах проступали размытые ржаво-бурые полосы. Уодного полосы казались ярче, чем у других. Шаршава посмотрел, как держался пёсс собратьями, и решил, что это, не иначе, вожак.

На людей, их хозяев, тоже стоило посмотреть. Ещё как стоило!Наёмники, год за годом проводившие все свои дни среди свирепых питомцев,сроднились с ними настолько, что начали казаться чем-то вроде их человеческогоотражения. И суть заключалась отнюдь не в удивительном послушании псов,этого-то как раз не было и в помине. Повиновение держалось скорее на силе.Вожак пёсьей стаи не был любим и уважаем собратьями, его просто боялись. Каждыйиз псиглавцев выглядел способным пресечь любую выходку малой своры, чьи поводкитянулись к железным кольцам на тяжёлом поясном ремне. А главарь определённо моги умел задать трёпку каждому из своих подчинённых…