Кончик тряпицы был завязан надёжным сегванским узлом. Онвыглядел неприступным. Эврих нашарил нож, но Винитар потянул свободной рукой, иузел легко распустился.

– Ты помочился хоть на неё?.. – спросил лекарь вотчаянии, разматывая повязку.

Винитар вздохнул:

– А то как же.

Эврих бросил тряпицу в костёр. Было похоже, что сбывалисьего худшие опасения. Освобождённая от повязки рука напоминала гнилойбесформенный клубень. Особенно скверно выглядело основание ладони. Там не былораны, её успела затянуть новая кожа, но изнутри лез багрово-жёлтый, оченьнеприятный с виду бугор. И было видно, что пальцами Винитар старался нешевелить.

Тартунг раскрыл ларец, принесённый из сложенных наземьвьюков. Тускловатое солнце отразилось в стеклянных боках маленьких баночек сразными жидкостями и порошками… и на лезвиях нескольких небольших, нобритвенно-острых ножичков разной формы. Винитар покосился на них, но ничего несказал.

Пальцы арранта цепко оплели запястье кунса, левая ладонь сразведёнными пальцами замерла над его распухшей ладонью, потом сдвинулась,опять замерла… Эврих даже прикрыл глаза, словно к чему-то прислушиваясь, инаконец удовлетворённо кивнул. Не глядя сунул руку в ларец и вытащил нужнуюбаночку. Тщательно смазал всю кисть Винитара прозрачным раствором, пахнувшимрезко, но довольно приятно. Снова потянулся к ларцу и взял самый маленький нож…

– Тебя подержать, может быть, белобрысый? –участливо осведомилась Афарга.

Винитар вскинул на неё взгляд, надменностью не уступавший еёсобственному, и в это время Эврих очень быстро крест-накрест чиркнул тоненькимлезвием.

Винитар вздрогнул, помимо воли дёрнул руку к себе… Опухольже словно взорвалась, из неё обильно, плотными сгустками полез гной. Аррант ссилой надавил пальцами, гной постепенно иссяк, его сменила чистая кровь. И…сначала Эврих, а потом все шестеро молча уставились на то, что вышло вместе сгноем.

На ладони Винитара, исторгнутый воспалившейся раной,красовался выбитый зуб. Крупный и отменно здоровый человеческий клык.

Надобно думать, подобного хохота невольничий тракт за всевека своего бытия ещё не слыхал…

А где-то на севере, не приближаясь и не удаляясь, глухорокотал, ворочался в небесах очень необычный для саккаремской осени гром.

* * *

Спустя сутки после приезда псиглавцев в деревне ПарусногоСката уцелели только те собаки, которых хозяева успели спрятать в домах. Нодолго ли просидит собака в четырёх стенах? Рано или поздно ей понадобится выйтиво двор… А во дворе тут как тут зубастая пасть, если не две-три враз. Спастись былоневозможно, даже у хозяина под ногами. Хозяева сами торопились убраться сдороги, особенно после того, как нескольких жителей деревни псы сшибли наземьи, не покусав, для острастки тем не менее вываляли в пыли. Старейшина Хряпанабрался решимости и попросил главаря “желанных гостей” как-то прибрать к рукамстаю, шаставшую по деревне.

– Зачем? – прозвучал хладнокровный ответ. –Пускай тешатся, пускай лютости набираются…

Кобели давили кобелей, суки рвали сук и щенят, преследоваликоз и овец, пускали по ветру куриные перья. Порода их звалась “гуртовщикамипленных”; она велась чуть ли не с Последней войны, якобы от собак мергейтовГурцата, прозванного где Великим, где Жестоким, где вовсе Проклятым.Четвероногие душегубы распоряжались деревней, точно взятой с боя, и покаместобходили только один дворик. Тот, где обосновались трое веннов и их посестра.Не потому обходили, что совесть мешала. Просто поперёк входа по-прежнему стойколежала Игрица, и с ней не хотели связываться даже самые матёрые и свирепыесуки, а тем более кобели. Игрица защищала своё и очень хорошо знала, за чтособиралась положить жизнь, и о том внятно говорил весь её вид: подойди первым –умрёшь. А в глубине дворика, у порога клети, виднелась ещё одна серая тень, вдва раза грознее и больше. Бесстрашный в распрях Застоя не затевал драк скобелями, но, даже смоги кто перешагнуть через Игрицу, – прежде, чемобидеть хозяйку и малышей, встретил бы смерть. И об этом тоже говорилось кудакак понятно, на языке, доступном всякой собаке. Это же за сто шагов веет, есликто готов положить жизнь, да не за себя – за тех, кого полюбил… Такому в зубылезть – верная гибель. “Гуртовщики” и не лезли. Прохаживались поодаль,выхвалялись никем не оспоренной силой, дыбили на загривках скудную шелковистуюшерсть… а напролом не пытались. Зачем?

Венны решили уходить не то чтобы совсем тайно, но и безособого спроса и разговора. Эрминтар всё же решила наведаться к домунабольшего, где в каком-то сарае лежала её котомка с вещами. О том, чтобызабрать всё, не шло речи, но было кое-что, что она никак не могла здесьпокинуть. Парные булавки для плаща, материна памятка. И костяной вязальныйкрючок, доставшийся от прабабки: Эрминтар была старшей дочкой в семье. Этого унеё не посмели забрать даже злые жёны и сестры тех, кто каждый день смешивал“выкупную” с грязью земной. Даже и у неё, бесправной, было кое-что своё исвятое. Отнять это – лишиться благословения Матери Роданы, подательницыпотомства. Как же позади бросить, как с собой не забрать?..

Эрминтар ушла, пообещав скоро вернуться, но не появляласьподозрительно долго, и Шаршава забеспокоился. Уже сгущался вечер, хмурый ипо-осеннему тёмный, суливший возможность невозбранно добраться до лодки, благоворота тына теперь не закрывались ради удобства собак. “А от кого тебе затворяться-то,доколе мы здесь?..” – вроде бы сказал Хряпе главарь. В доме набольшего как разпроисходил пир, устроенный ради приезда псиглавцев, и там в ожидании кусковвертелась вся свора; кто бы что ни говорил, сторожить входы-выходы из деревниони и не думали. Это было хорошо, потому что Заюшка с Оленюшкой и обоимиволкодавами погрузились в лодку спокойно и невозбранно. Отвяжи верёвку – и впуть. Но где же Эрминтар, не случилось ли чего нехорошего?..

Шаршава оставил храбрых девок на попечении псов и пошёл искатьназваную сестру.

У него отлегло от сердца, когда он увидел её, одинокостоявшую у дома набольшего, возле задней стены. Однако, подойдя ближе, кузнецпонял, что рано возрадовался. Эрминтар боялась сдвинуться с места и толькобеспомощно прикрывала руками живот, а в двух шагах перед ней, не давая пройти,разлёгся вожак “гуртовщиков”. Он чавкал и порыкивал, обгладывая большую говяжьюкость, щедрый подарок хозяина. Других собак поблизости видно не было. Вожакабоялись, и, когда он ел, никто не осмеливался подходить. Может, ему непонравился костыль Эрминтар, может, ещё что?.. Он покамест не покусал женщину,но стоило ей шелохнуться, как он вскидывал голову. Раздавался такой рык, чтоделалось ясно, каким образом его предки вдвоём-втроём сопровождали сотенные толпыпленных и никому не позволяли сбежать.

Шаршава подошёл на несколько шагов и, когда на негообратился гневливый взгляд маленьких глаз, полускрытых кожнымискладками, – проговорил со спокойной укоризной:

– Безлепие творишь, государь пёс! Сделай уж милость,позволь ей пройти. Она за твоей едой не охотница!